Портрет Невидимого
Шрифт:
Однако пока еще до этого не дошло.
— Цвиккау-Вест.
— Значит, есть и Цвиккау-Ост.
— В Цвиккау родился Роберт Шуман.
— Ага!
Процесс организации выставок был чреват всяческими препятствиями. Директора восточнонемецких музеев всякий раз полагали, что достаточно развесить картины, а посетители сами придут. Фолькер сразу настроил против себя фрау Луттер (потом эта ситуация повторялась), когда в жарко натопленном директорском кабинете с высоким потолком задал вопрос:
— Где вы расклеили афиши? Подъезжая к городу, я не видел ни одной.
— Их привезут из типографии только послезавтра.
— Это поздно. Где находится типография? Я сам туда съезжу.
— В Лойбнице. За десять километров отсюда!
— Вы послали приглашения министру-президенту Саксонии и руководству Фонда «Фольксваген»? [243]
—
243
Фонд «Фольксваген» — западногерманская частная благотворительная организация, основанная в 1961 г. с целью содействия научно-техническим исследованиям, а также оказания поддержки высшей школе. Ее центральный офис находится в Вольфсбурге, под Ганновером.
— Я ведь вас настоятельно просил, фрау доктор Луттер, послать письма и упомянуть в них о том, что мы будем показывать нечто из ряда вон выходящее. Политики, в конце концов, обязаны думать о будущем. А представители прессы будут?
— Придет журналист из «Фогтландского вестника». [244]
— Я помогу подготовить статью. Провинциальным репортерам нелегко писать о современном искусстве. Вы можете уже сейчас послать в газету, по факсу, информационный материал.
244
«Фогтландский вестник» — газета района Фогтланд в федеральной земле Саксония.
— Наш факс вернется из ремонтной мастерской только на следующей неделе.
— Тогда объясните мне, как проехать в редакцию «Вестника».
Работники типографии с удовольствием согласились поработать один раз ночью. Им хотелось почувствовать себя персонажами американского фильма со стремительно развивающимся сюжетом…
В непроглядно-ночном Цвиккау мы с Фолькером приклеивали свежеотпечатанные афиши к стенам домов, к будкам на автобусных остановках; а напоследок, с разрешения вахтера, даже прикрепили один лист у ворот станции скорой помощи.
Ни в одном музее дело не обходилось без пререканий с начальством (хотя обе стороны проявляли максимальную вежливость):
— Мы решили выставить Эдгара Энде в Синем зале.
— Синий цвет, фрау доктор Луттер, скрадывает краски картин. Поэтому зал со светлыми стенами был бы предпочтительнее.
— Но в Белом зале размещена наша постоянная экспозиция!
— Ее придется ненадолго переместить в иную, синюю среду обитания. Вашему Кранаху это даже придаст мистический ореол.
— И речи быть не может!
— Я думал, фрау доктор Луттер, что вы заинтересованы в успехе.
— Знай я обо всем заранее, ни за что бы с вами не связалась.
— Но теперь, хочешь не хочешь, наш проект придется довести до конца. Десять-двенадцать ширм меня вполне устроят, из них мы соорудим маленький лабиринт.
— У меня нет кадров! Нет людей… Но я, пожалуй, позвоню мужу. Он сейчас как раз в отпуске.
Я предпочитал любезно улыбаться, но держаться на заднем плане. На открытиях выставок редко можно было понять, чьими усилиями возродился интерес к забытому Эдгару Энде. Музейные чиновники при таких оказиях охотно произносили вступительное слово, восхваляя свой готовый к экспериментам музей. Посетителей никогда не собиралось много. Но тем большую симпатию вызывали заинтересованные, часто даже изголодавшиеся по искусству незнакомые люди, которые останавливались перед картинами и вдруг заводили разговор о плененной Луне. [245] Мысль, что они таким образом отдают дань памяти художника — в маленьком саксонском городке, вечером, — примиряла со многими жизненными неурядицами.
245
Речь идет о картине Эдгара Энде «Барка» (1933).
Свою лепту в такие обсуждения вносили и школьники, посещавшие спецкурс по изобразительному искусству. Где-то за пределами административных многоэтажек, дебатов об объединении Германии, домашних проблем существовало (или складывалось на короткое время) радостное, жадное до знаний, настроенное на возвышенный лад сообщество единомышленников:
— Смотри-ка, Роберт, стена парит
— До 1989-го года такое точно не разрешили бы выставлять.
Как эти чужие люди воспринимали Фолькера, я могу только гадать. В Цвиккау его по ошибке представили как «коллекционера и мецената из Мюнхена». Впервые после 1968-го года он должен был выступить публично, да еще в Восточной Германии. Ему это далось нелегко. Люди обступили моего располневшего друга, человека с растрепанными волосами, однако при галстуке. Голос его звучал негромко, прерывисто, но неуверенным не казался.
Я рад, что вы все сегодня собрались здесь, и хочу особо поблагодарить госпожу доктора Луттер, работников музея и господина Пфитца, члена городского совета, за их активную помощь. Эдгар Энде — фигура в своем роде уникальная. Как, конечно, каждый из нас. (На этом месте в кружке слушателей раздался смех.) Но позвольте, я все-таки скажу о нем именно как о художнике, живописце.
Магия его картин питается предчувствиями, которые уместно назвать сейсмографическими. Предчувствия возникали у него благодаря врожденному чутью к духовным течениям, всегда — с самого начала нашей культуры и до настоящего времени — пытавшимся себя выразить именно в преобразованных формах. На почве, которая только кажется «нормальной», Энде воздвигает ни на что не похожие пространственные и ландшафтные конструкции. Утопии, порожденные строго упорядоченной фантазией. Его живопись соединяет те сферы бытия и те образы, которые в нашем зримом мире почти никогда не соприкасаются. С помощью скрытой от глаз алхимии художнику удается обходить стороной все нарочито эффектное; он даже готов заплатить за это отсутствием у его картин внешнего блеска. Элементы чуждого, гнетущего, раздражающего компенсируются за счет гармоничной композиции. Одна из задач Энде — восполнить дефицит магической интуиции в сегодняшнем мире. Он хочет свидетельствовать о том, что и наша современность мифологична. В автобиографических заметках Энде писал: «… Уже сама возможность передать что-либо живописными средствами казалась мне мистерией, внушала чувство благоговения». Проецируя сновидения в мир бодрствующего сознания, Энде выступал как последователь самых любимых своих художников — живописца Каспара Давида Фридриха и поэта Новалиса. Он вновь и вновь пытался заглянуть в другие, чуждые нам слои земли или подводные глубины. Круглое отверстие в земле, напоминающее зрачок, делает ясно видимым происходящее под поверхностью. [246] Энде прорубает новые шахты в тех рудниках подсознания, откуда мы добываем поэтические образы, а рудники эти носит в себе любой человек. Работы Энде противятся попыткам классификации, их трудно однозначно отнести к тому или иному направлению искусства XX века.
246
Аллюзия на картину Эдгара Энде «Что под землей» (1955).
И вы тоже не должны их ни к чему относить. Я просто желаю вам получить удовольствие, пережить несколько загадочных мгновений — перед картиной со скользящим по небу конькобежцем, [247] перед людьми в барке, которые тщатся поймать Луну, перед «живыми мишенями». Благодарю за внимание.
Аплодисменты слушателей были для него необходимы, как воздух.
Михаэль Энде присутствовал только на открытии выставки в Цвиккау. Он, уже тогда очень больной человек, прошелся один по залу с работами своего отца. А вечером сидел за длинным столом в ресторане и спорил с другими гостями о предстоящей климатической катастрофе, о процессе уничтожения природы, который, как он считал, скорее ускоряется, нежели замедляется. От таких разговоров людям становилось не по себе, но к мнению знаменитого писателя они все-таки прислушивались.
247
Речь идет о картине «Конькобежец» (1930).
Работники музеев предоставляли нам спальные места в своих квартирах. В тот первый раз мы с Фолькером завтракали у госпожи Луттер, за ее кухонным столом. Стол был украшен (вероятно, в нашу честь) букетом цветов. Возле плиты дочка хозяйки укладывала в ранец бутерброды.
— Нашей Янине скоро тринадцать.
— Кем ты, Янина, хочешь стать, когда вырастешь?
— Врачом или художником-модельером.
— Можно еще кофе?
— Пожалуйста. Посмотреть нашу выставку приедет чиновник из дрезденского министерства.