Портрет Невидимого
Шрифт:
— Сперва я должен отчитаться перед финансовым ведомством.
— Государство, — вдруг наставительно сказал Фолькер, лежавший под капельницей, — тоже кое-что для тебя делает. Прокладывает дороги. Обеспечивает нас электричеством.
— Понял. Тебе принести печенье, сок?
— Не надо.
Он не позволял долго держать его руку. Избегал «сентиментальностей».
— Мне уйти?
— Да.
— Но я бы хотел еще с тобой посидеть.
— Тогда останься.
Когда-то на протяжении этих лет он должен был разобраться с Богом. Отвергать Бога — значит, пусть минимально, считаться с возможностью Его существования. Наверное, в сознании Фолькера вспыхивали мысли о вере греков, о темных, воспетых поэтами реках в
Потом опять заявляла о своих правах жизнь, какой она бывает на полпути к смерти.
— Твой перевод писем мадам де Помпадур готов?
— Скоро закончу.
— Мне приходила почта из Падерборна?
— Да, из какого-то культурного ведомства. Я захватил с собой.
27 октября 1996.
Мастер картинных рам в Бамберге. К реставратору в Дармштадт. (Выгодные условия.) Транспортировка «Танцующего на шаре» [253] в Мёнхенгладбах. Дальше — через Ворпсведе (навестил Ханса-Георга Рауха [254] ). Телефонная попытка уговорить Инге Мейзель [255] выступить с чтением историй Михаэля Энде. Она вообще-то не против, но сказала, что больше не может читать — строчки расплываются перед глазами.
253
«Танцующий на шаре» (1948) — картина Эдгара Энде.
254
Ханс-Георг Раух (1939–1993) — немецкий рисовальщик и график.
255
Инге Мейзель (1910–2004) — немецкая актриса театра и кино. 12 ноября 1999 г. она вместе с Фолькером Кинниусом выступала в берлинской детской библиотеке на Грайфсвальдер-штрассе на вечере, посвященном семидесятилетию Михаэля Энде.
Вряд ли есть в Германии хоть один поворот автобана, на котором я не воображал себе Фолькера, посланца магического реализма. Список дешевых отелей, адреса которых я тщательно записывал, чтобы посылать туда весточки моему другу, все удлинялся. Поскольку на чемоданы сил у него не хватало, он заказал складную тележку, на ней обычно и вез за собой свою дорожную сумку.
Думаю, сотрудники некоторых музеев боялись его появления. Однако выставки становились все содержательнее и привлекали многочисленных зрителей. Исхудалый человек неопределенного возраста незаметно проскальзывал в музейные кабинеты, и очень скоро кураторы отделов современного искусства уже трепыхались в клешнях этого умелого тактика.
— Нет, господин Кинниус, издать каталог — такое мы не можем себе позволить.
— А я-то, фрау доктор Мауэрмюллер, надеялся, что вы сами напишите предисловие!
— Я?!
— Кто же еще? Работы Эдгара Энде вот-вот получат мировое признание. Пока же публикация вашего текста была бы расценена… как мужественный поступок.
— Вы полагаете? Я должна еще раз все взвесить.
Я видел, как он вязал паучью сеть, по нитям которой, несмотря на свою болезнь, двигался очень свободно. Перемещаясь во всех направлениях по стране, он между делом находил себе и собеседников, с которыми обсуждал даже самые деликатные, приватные проблемы. Ночевал он все чаще не в пансионах, а в домах или квартирах чиновников от культуры, где ему специально готовили овощи на пару, после чего укладывали
— Фрау доктор Мауэрмюллер собирается разводиться.
— Кто?
— Ну, директорша музея в Падерборне. Я посоветовал, чтобы сперва они просто месяца три пожили раздельно. Но я еще позвоню по этому поводу ее мужу.
— Вот оно как…
— Сын Риты и Иоахима Кюпперсов… из Висбаденского художественного объединения… внезапно, все бросив, рванул в Испанию и теперь изучает там искусство танца. Я сказал, что тут уж ничего не поделаешь. И если он посылает им раз в неделю открытку, это уже хорошо. Мальчик пытается наверстать то, что упустили его родители… Они, кажется, меня поняли.
— Ты им так прямо и сказал?
— Разговаривать нужно откровенно.
Мне становилось не по себе, когда я слышал о старых дамах, к которым Фолькер ездил «на отдых». Коллекционерши, вдовы университетских профессоров, рейнландские любительницы фантазийного искусства… В доме одной вдовы мой друг провел тот отрезок времени, когда ему надо было питаться спаржей. Другая вдова оказалась мастерицей по приготовлению рыбных блюд. Я ясно вижу, как Больной и Пожилая Дама сидят друг против друга в доме на берегу Рейна, запивая судака местным вином:
— Вчера, господин Кинниус, мне приснился ужасный сон!
— Что же вам снилось, госпожа Виттек?
— Я упала с яблони, и, хотя у меня были крылья, они так и не раскрылись.
— Позади дома ваших родителей не росла яблоня?
— Как вы догадались? Да, кёнигсбергская яблоня.
— В Кёнигсберге я бы охотно побывал. А вы потом туда хоть раз ездили?
— Нет, не хотелось видеть разрушения…
— Посидим еще немного здесь на террасе, госножа Виттек! Яблоня — это ведь и Древо жизни. Благодаря падению вы, может быть, прикоснулись к его корням.
— Я принесу нам два пледа. Становится прохладно, и я боюсь застудить коленные суставы.
Бывая в квартире Фолькера, я, нередко с растерянностью (но это состояние мы уже знаем), прислушивался к его телефонным разговорам. Мой друг болтал с графинями, с благородными дамами, живущими в далеких особняках на склонах холмов, о последних новостях: распухшей ноге, побитых дождем цветущих вишнях на Вайнштрассе, позднем превращении Кристианы Хёрбигер [256] в слишком часто мелькающую на экране телезвезду.
256
Кристиана Хёрбигер (р. 1938) — австрийская актриса театра и кино.
— Я тоже чувствую себя неважно, графиня Мантойфель, мне предстоит онкологическое обследование… Как вы сказали?… Да, и с пищеварением у меня не все в порядке… Как называется средство? Экстракт медвежьего лука… Нет, Grand Prix de la Chanson [257] я уже давно не смотрю… Говорите, это отвлекает? Но у меня слишком много работы… Что, вы пришли из сада и еще не успели снять боты? Когда будете в Мюнхене, мы непременно сходим в театр «Каммершпиле». Постановки Дорна [258] всегда очень хороши.
257
Grand Prix de la Chanson — песенный конкурс «Евровидения», проводится с 1956 г.
258
Дитер Дорн (р. 1935) — немецкий актер и режиссер, с 1983 г. — интендант мюнхенского «Каммершпиле», одного из лучших театров Германии.