Портрет с девятью неизвестными

Небоходов Алексей

Ренар внимательно слушал, не перебивая. Ему было интересно и одновременно с этим он понимал ее.

– Уязвимость – это не слабость, – наконец сказал он. – Это часть того, что делает нас людьми.

– А вас что делает человеком, профессор? – почти что прошептала она

Ренар грустно улыбнулся.

– Желание понять то, чего я никогда не смогу понять до конца, – ответил он.

Эти слова прозвучали так тихо, что на мгновение Катрин показалось, что он говорит не с ней, а с самим собой.

Она снова посмотрела на огонь, но её мысли были далеко за пределами этой комнаты.

– Спасибо, что выслушали, – неожиданно сказала она.

– Вы думаете, что я сделал это из вежливости? – с лёгкой усмешкой спросил он.

Катрин сперва улыбнулась, но потом внутри неё мелькнула искренность.

– Нет. Думаю, вы сделали это потому, что сами искали момент, чтобы рассказать что-то своё.

Ренар не ответил. Они оба понимали, что этот разговор стал чем-то большим, чем простой обмен мыслями. Это была встреча двух людей, которые, возможно, были слишком похожи, чтобы этого не заметить.

Катрин наклонилась, её взгляд задержался на глазах Ренара. В этом движении не было ничего поспешного или неловкого – она словно хотела убедиться, что её жест будет понят. Её губы коснулись его губ мягко, почти невесомо, как первое прикосновение снежинки. На мгновение весь мир вокруг замер, исчез шум отеля, мерцание свечей, даже их дыхание стало неслышным.

Ренар не отстранился. Его глаза, которые до этого были полны сосредоточенности, теперь выражали нечто другое – тихое удивление и, возможно, признание. Он ответил на её поцелуй осторожно, сдержанно, словно боялся разрушить то хрупкое, что возникло между ними.

Когда Катрин постаралась отстраниться спокойно, но не смогла скрыть тревогу. Она склонила голову, будто прислушивалась к себе.

– Простите, – произнесла она тихо, скорее, как признание, но не извинение

Ренар задержал взгляд на её лице, его глаза мягко блестели в свете лампы.

– Простите за что? – спросил он, умудрившись улыбнуться не губами, а голосом.

Катрин отвела взгляд, её руки нервно сжались на столешнице.

– За то, что позволила себе… – она замялась, подбирая слова. – За то, что дала себе слабость.

Ренар понимающе улыбнулся:

– Это не слабость, – сказал он спокойно. – Это – момент истины.

Она посмотрела на него со смесью удивления и облегчения.

– Истина? – повторила она. – Вы слишком идеалистичны для учёного.

– А вы слишком циничны для журналистки, – парировал он, его глаза блеснули. – Разве это не делает нас равными?

Катрин тихо рассмеялась, но в её смехе не было злости.

– Возможно, вы правы, – признала она. – Но что будет дальше?

Ренар, посерьезнев, откинулся на спинку стула.

– Мы не знаем, что будет завтра, Катрин, –

ответил он. – Но я знаю, что этот момент важен.

Она молчала, её пальцы скользили по обложке книги, будто пытаясь найти в этом движении опору.

– Зачем вы сюда приехали? – неожиданно спросила она.

Ренар задумался на мгновение, затем произнёс:

– Возможно, чтобы понять, почему я так долго избегал истины.

– А вы нашли её здесь? – продолжила она негромко.

– Я нашёл больше, чем ожидал, – ответил он, и их взгляды вновь встретились.

В библиотеке воцарилась тишина. Свет лампы освещал их лица, и в этом свете казалось, что мир сузился до этих двух фигур, сидящих за столом. Катрин неотрывно смотрела на него, её дыхание стало ровным, но взгляд был полон вопросов.

– Спасибо, что выслушали меня, – наконец сказала она.

– Спасибо, что доверились, – ответил он.

Её губы дрогнули, словно она собиралась что-то сказать, но передумала. Она плавно, почти грациозно поднялась со стула.

– Мне нужно подумать, – произнесла она, стоя в полумраке библиотеки.

Ренар кивнул, не отводя взгляда от её лица.

– Иногда тишина – лучший способ найти ответы, – сказал он.

Катрин задержалась у двери и её силуэт выделялся на фоне тёмного коридора. Она повернулась к Ренару ещё раз, её глаза встретились с его, но она ничего не сказала. Затем она исчезла в тени, оставив его одного в мягком свете лампы.

Ренар долго сидел неподвижно, медленно пролистывая книгу, но мысли его были далеко. Ему казалось, что эта встреча изменила нечто важное – в нём самом, в ней, а, возможно, и в этом месте, полном тайн и загадок.

В гостиной, освещённой мягким светом камина, Филипп Готье расположился в глубоком кресле, задумчиво перебирая струны своей гитары. Он перебрасывал пальцы по ним, но звуки получались отрывистыми, словно его мысли не позволяли сосредоточиться на музыке. Жанна Дюваль, расположившаяся напротив него, изучала его молча. Она пыталась разгадать нечто скрытое в его позе, движениях, паузах между звуками.

– У вас странная манера играть, – неожиданно произнесла Жанна, на удивление настойчиво и одновременно с этим мягко.

Филипп поднял взгляд, полный насмешки:

– Музыка не терпит шаблонов, – ответил он, откинувшись на спинку кресла. – Она живая, как и мы. Сегодня она говорит одно, завтра – другое.

– Сегодня она говорит о тревоге, – заметила Жанна, изобразив улыбку одними губами. – Или вы думаете иначе?

Филипп усмехнулся, но не стал спорить. Он отложил гитару и скрестил руки на груди, изучая её.

– Вы странная женщина, – наконец сказал он. – Словно всё видите и понимаете, но при этом не говорите ничего прямо.