Портреты пером
Шрифт:
Зима в Риме стояла необычно холодная, ночами бывали заморозки до трех градусов ниже нуля, так что замерзали фонтаны на площади дель Пополо. Днем граф и графиня кутались, как только могли, и сидели у затопленного камина.
В начале марта они узнали, что в Рим приехал известный магнетизер и спирит Даниэль Юм. Он разъезжал по всей Европе (Полонский видел его в Баден-Бадене) и давал сеансы для избранной публики. Разумеется, за немалые деньги.
Вот что рассказывает сам Юм (в книге «Incidents in my life»):
«Я добрался до Рима в марте и отказался почти от всех приглашений, желая отдохнуть и поправить
Так Юм появился у Кушелевых. Он был молод, худ, рыжеват, веснушчат, у него были белые женственные руки в кольцах.
Его сеансы устраивались при лунном свете, иного освещения не допускалось. Скептиков Юм от участия в сеансах старательно отстранял. «Присутствующие на сеансе, — вспоминает один из видевших Юма, становились посреди комнаты, вокруг стола, всегда играющего главную роль, руки соединялись цепью, и стол начинал вертеться, потом подниматься вершков на восемь от пола и тихо опускаться… Когда же луна пряталась за облака, Юм поднимался на воздух. Это поднятие, как он уверял, происходило совершенно без его воли… На одном из таких сеансов граф Кушелев-Безбородко ухватился за ноги Юма, и в руках у него остались одни ботинки». Кроме того, Юм вел спиритический «разговор» — вернее, перестукивание — с духами…
Юм сразу стал у Кушелевых постоянным гостем. Полонскому он не понравился: «мелочно-самолюбивый, приторный и, по-моему, далеко не умный человек, хотя и способен морочить».
Шумной компанией — вместе с Юмом — выехали из Рима в Неаполь.
Среди попутчиков Кушелева была одна дама, которая показалась Полонскому привлекательной. Из-за этой дамы (как писал он потом Марии Федоровне Штакеншнейдер) его отношения с графиней «в Неаполе были из рук вон скверны, но это просто потому, что она женщина, а женщины терпеть не могут, чтобы кто-нибудь при них ухаживал за другой».
В Неаполе вся компания остановилась в гостинице «Рим», в комнатах с дивным видом на Везувий, море и остров Капри на горизонте.
Через несколько дней решили совершить морскую прогулку на Капри. Пароходик должен был отойти в десять утра. Накануне взяли билеты, утром сели в коляску и докатили до набережной. Прождали час, и наконец им сказали, что пароход на Капри сегодня не пойдет: слишком мало пассажиров.
Досадуя на потерянное время, вернулись в город. И тут Полонскому пришло в голову отправиться на Везувий — хотя вулкан курился белым дымом и в воздухе стояла мгла.
Восхождение по отлогому склону вулкана издали казалось совсем легким, на деле же — гораздо более трудным, хотя, в общем, вполне возможным.
Добравшись до края кратера, Полонский восторженно бросил туда свою визитную карточку.
Из Неаполя Полонский и Кроль вдвоем предприняли еще одно путешествие — на пароходе в Палермо.
Ночью в море сильно качало, они почти не спали, и к утру Кроль даже пожалел, что пустился в путь.
Сицилийский берег встретил их неожиданно жаркой погодой. В Палермо они провели три дня,
Полонский сочинял стихотворное послание той самой даме — в Неаполь:
Мы наконец в Палермо — я и Кроль. Так далеко от вас — а, кажется, давно ль Мои уста касались вашей нежной Руки…Впрочем, возможно, он даже не собирался посылать ей эти стихи.
Давно ли с высоты террасы мы глядели. Как море нежилось и как вдали синели. Меняясь к вечеру, волшебные цвета Вершины острова и кратера волкана. Давно ли вечером под звуки фортепьяно. От танца разгорясь, и щеки и уста Дымились…Вернувшись в Неаполь, Полонский и Кроль не застали в гостинице «Рим» ни графа, ни графини, ни всех остальных — они уже переехали в Сорренто. Полонский и Кроль последовали туда.
Сорренто! Что можно представить себе живописней этого городка под горячим солнцем, на Обрывистом морском берегу? Дальше к югу ни граф, ни графиня двигаться не захотели. Зачем?
Все вместе вернулись в Неаполь, далее проплыли на пароходе до Ливорно, из Ливорно двинулись во Флоренцию.
Во Флоренции они не только бродили по музеям. Полонскому пришлось рыскать по всему городу, разыскивать Трубецких, при которых здесь жил Аполлон Григорьев. Разыскал и пригласил к Кушелеву.
Григорьев произвел на Кушелева самое благоприятное впечатление. Конечно, он согласился взять на себя отдел критики в новом журнале.
Проведя во Флоренции десять дней, Кушелевы и Полонский уже в начале мая прибыли в Париж.
В Париже они поселились в самом центре города — в гостинице Трех Императоров на углу площади Пале-Рояль и улицы Риволи.
Теперь, казалось, самые безудержные расходы не смущали графа и, тем паче, графиню.
Ночами, когда уже на улице были погашены все огни, на втором этаже гостиницы — у Кушелевых — ярко горел свет. Из открытых окон слышалась музыка. Балкон был украшен множеством цветов: розы, камелии, азалии. Где ж еще можно вести роскошную жизнь, как не в Париже? Графиня не стеснялась в тратах. Куплено было все, на что только хватило ее фантазии.
Юм был тоже здесь, и уже было известно, что сестра графини собирается за него замуж.
По просьбе Кушелевых Юм пригласил к ним знаменитого романиста Александра Дюма.
Было одиннадцать вечера, когда Юм посетил писателя и передал приглашение. Дюма отвечал, что сегодня, конечно, уже поздно. Но Юм заверил, что не поздно, а в самый раз. И Дюма поехал с ним в гостиницу Трех Императоров.
В эту ночь у Кушелевых Юм отказался устроить сеанс — должно быть, заметил иронический и трезвый взгляд Дюма. Но, так или иначе, ночь прошла оживленно, шампанское лилось в изобилии. Среди гостей Дюма заметил и Полонского, но разговора между ними не завязалось. Полонский плохо говорил по-французски. Потом Дюма написал о нем, что русский поэт оказался «мечтателен, как Байрон, и рассеян, как Лафонтен». Кажется, Полонский по рассеянности надел, уходя, чужую шляпу.