Поручик Державин
Шрифт:
— Что?! — Екатерина, не сумев скрыть тревогу, порывисто поднялась и поднесла руку ко рту. Панин тоже кряхтя встал.
— Не извольте гневаться… Вранье, конечно! Сказки для смердов. Но все-таки мой долг передать вашему величеству: на базарах, в трактирах, почтовых станциях и прочих людных местах шепчутся, что-де Петр III спасся от убийц и прячется где-то в оренбургских степях, среди яицких казаков. Что обещает он крестьянам землю и волю, набирает в свое войско всех недовольных, копит силы для похода на Москву и Петербург!
— Найти и схватить лиходея!
Панин развел руками.
—
Сдерживая волнение, Державин предстал перед прославленным меценатом, основателем Московского университета. На портретах Шувалов выглядел молодым и красивым, а теперь постарел изрядно за годы опалы. Екатерина Алексеевна недвусмысленно объяснила ему, что не считает нужным ублажать фаворита покойной самодурки-императрицы, доставившей бедной невестке столько унижений и обид. Но старые вельможи и титулованные чиновники, недовольные воцарением Екатерины, не закрыли перед Шуваловым двери своих домов. Его знакомства в России и за границей были так обширны, а репутация столь безупречна, что он и ныне пользовался доверием многих влиятельных особ, готовых поддержать его проекты и начинания.
Шувалов внимательно оглядел статного светловолосого гвардейца, неподвижно застывшего перед ним. Хорош! Стоит не шелохнется, рот на замке: ждет, когда старший с ним заговорит. Правильно, все по артикулу. Но почему на нем форма преображенца? Он же был зачислен в Инженерный корпус? И почему до сих пор унтер?
— Садись, дружок! — мягко сказал Шувалов, указывая на кресло. — Прошение твое я прочитал, да не все понял. Расскажи свою историю.
Державин готовился к такому вопросу и подробно рассказал о себе, скрыв только свое пребывание в шулерской банде. Шувалов сочувственно кивал. Потом пробежал глазами несколько стихотворений, которые ему показал Державин, долго молчал, постукивая ладонью по дубовой крышке стола, и наконец сказал задумчиво:
— Учиться тебе надо, Гавриил Романович… Только где? Летами ты уже переросток! Небось уже двадцать пять стукнуло?
— Двадцать седьмой год.
— То-то и оно! Не возьмут тебя в наш университет. Но ты не печалься, есть у меня одна задумка…
Не успел он договорить, как, неслышно ступая, вошел секретарь и доложил о приходе ректора университета Михаила Матвеевича Хераскова.
— Мишуня! — радостно приветствовал Шувалов невысокого мужчину в университетском мундире с орденом Святой Анны в петлице и с тяжелой стопкой книг в руках. — Неужто успел выпустить альманах?
— Так точно, Иван Иванович! Извольте взглянуть!
И орден, и военная выправка — все говорило о том, что Хераскову довелось служить в армии. Он выложил на столе перед графом увесистые тома университетского альманаха "Полезное увеселение" и с довольным видом потер озябшие руки.
Во все глаза смотрел Гавриил на известного поэта, прославившегося многочисленными одами, трагедиями и эпическими поэмами. Херасков только что пришел с мороза: краснощекий, оживленный, энергичный и улыбающийся. Плавным движением руки Шувалов указал на своего протеже:
— Рекомендую вам, Михаил Матвеевич, Гаврилу Державина, человека
— Чем одаренного? — иронично спросил Херасков, бросив на гвардейца мимолетный взгляд.
Державин осмелился пояснить:
— Способностями к стихосложению, господин Херасков.
— О! Нынче все марают бумагу и называют это стихами. Впрочем, не угодно ли показать мне образцы вашего творчества?
Державин, волнуясь, протянул несколько листов. Просмотрев их, Херасков вынес приговор:
— Слог тяжел, темы ничтожные! Впрочем, сгодится для приятелей, чтобы развлечь их и услышать похвалу.
— Я больше для себя пишу, — робко возразил Державин.
Херасков протестующе хлопнул по столу.
— Запомните, друг мой! Поэзия не может быть частным делом! Все, что выходит из-под вашего пера, должно служить воспитанию нравов и пользе Отечества!
Гвардеец слушал, не смея возразить. Неожиданно за него вступился Шувалов:
— Ведь ты и сам, Михаил Матвеевич, используешь различные жанры — высокие и низкие!
— Но при этом все стараюсь наполнить смыслом! А это что? — Он небрежно взял одно из стихотворений.
Не сожигай меня, Пламида, Ты тихим голубым огнем Очей твоих; от их я вида Не защищусь уже ничем…Херасков бросил бумагу на стол и зевнул:
— Можно дальше не читать. Скучно!
— Шутка в конце, — робко возразил Державин и дочитал сам:
Но слышу, просишь ты, Пламида В задаток несколько рублей: Гнушаюсь я торговли вида, Погас огонь в душе моей!Шувалов рассмеялся, но Херасков был неумолим.
— Вы полагаете, что читателю хватит терпения дочитать сию тираду до конца? Стихи должны воспламенять сердца и звать к подвигу! А вы пока ничего подобного не сочинили и, наверное, даже не читали.
— Читал! — запальчиво воскликнул Державин и с воодушевлением принялся декламировать:
Пою от варваров Россию свобожденну, Попранну власть татар и гордость низложенну; Движенье древних сил, труды, кроваву брань, России торжество, разрушенну Казань. Из круга сих времен спокойных лет начало, Как светлая заря, в России воссияло…Не ожидая услышать стихи из своей поэмы "Россиада", Херасков растрогался и подобрел.
— Спасибо, дружок! Пойми, что не себя, а Россию стараюсь я возвеличить. Выбирай и ты темы, достойные настоящей поэзии!
Он еще долго говорил о стихотворчестве, горячась и размахивая руками. Приводил в пример Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова… Державин хотел было ответить, что в поэзии важна не только тема, но и мастерство, но промолчал. Кто он такой, чтобы спорить с великим поэтом?