Поручик Ржевский или Любовь по гусарски

Ульев Сергей

И только она эти слова произнесла, как из пруда с шумом и брызгами высплеснулось облепленное тиной и водорослями чудовище.

– Водяной!
– завизжала от страха Антонида Степановна.

– Уф, уф, - отдуваясь и отплевываясь, стонало чудовище, выбираясь на берег.

Приблизившись к Антониде Степановне, "водяной" сплюнул и состроил мину.

– Ну чего вы орете? Я же не утопленник. Можете меня пощупать.

Но она не унималась. Сонечка стала ее уговаривать:

– Маменька,

не бойтесь, не кричите.

Антонида Степановна, выпучив на Ржевского глаза, продолжала орать:

– Чур меня! Чур! Пропади, сгинь!

– Да пощупайте же меня, мадам.

"Водяной" протянул к ней руку, отчего она завопила с еще большим воодушевлением.

– Ну, ладно, не хотите меня щупать, давайте я вас пощупаю, - и он ущипнул Антониду Степановну за ляжку.

От прикосновения этих холодных пальцев она несколько пришла в себя.

– Кто вы, сударь?

– Имею честь, поручик Ржевский!

– Рже...
– слабо взмахнув руками, Антонида Степановна свалилась в обморок.

Поручик подхватил Сонечку на руки.

– Так, значит, вы - Ржевский?
– спросила она.

– Собственной персоной.

– Что вы собираетесь со мной делать?

– Пока ничего. Но если вы не против...

Со стороны дома донесся собачий лай.

– Вы держите собак?

– Да, и они очень злые.

– А что это за чудо с ружьем там вдали бежит?

– Это мой папенька.

– Черт возьми! Пожалуй, мне пора. Надеюсь, мы еще вернемся к нашему разговору.

Запечатлев на устах девушки крепкий поцелуй, поручик поставил ее на землю и скрылся в саду.

Глава 8

Денщик на ночь

День был в самом разгаре. Стояла невыносимая жара. Ржевский лениво покачивался в седле, думая о Сонечке.

"Сонечка, - думал Ржевский.
– Волосы, глаза, губы, шея. Плечи, грудь, талия, бедра..."

Мундир на поручике давно высох, но грязь запеклась в виде замысловатых разводов. Сознавая свой весьма неприглядный для гусара вид, Ржевский ехал домой кружными путями, направляя коня под тень деревьев, прижимаясь к заборам. До дома Авдотьи Ильиничны, где он снимал комнату, оставалось рукой подать, когда за поворотом поручик вдруг наткнулся на ротмистра Лейкина. Тот ехал в сопровождении неизвестного молодого гусара.

– А, поручик, - обрадовался Лейкин, завидев Ржевского.
– Чего это вы руку к голове прикладываете? Пальцем у виска покрутить захотелось?

– Честь отдаю, господин ротмистр, - буркнул Ржевский, слегка обидевшись.

– Ах честь, - язвительно протянул ротмистр, обдавая его густыми парами, которые могли выбить из седла кого угодно. Но только не гусара.
– Где же ваш головной убор, поручик? Кивер ваш где? В ломбард заложили? пропили?

Ржевский пощупал макушку. И цыкнул зубом. Кивера не было! Должно быть, он оставил его под кустом ежевики, когда высматривал в подзорную трубу Сонечку.

– И вообще, поручик - продолжал глумиться пьяный Лейкин, - вы выглядете так, как-будто вас долго били под Полтавой.

Рассвирепев, Ржевский втянул полной грудью изрыгаемый ротмистром воздух, и, подобрев от ударившего в голову хмеля, философски заметил:

– Вы тоже, господин ротмистр, небось, не бургундским баловались.

Ротмистр Лейкин от этого замечания сразу как-то сник и погрустнел.

– Сивуха, какое там, к лешему, бургундское, - поведал он, рассеянно почесывая пятерней в гриве у лошади.
– Здесь не Париж и даже, скажу вам откровенно, не Санкт-Петербург. Одна надежда - на французов. Как полезут на нас через Неман, будет нам повод в Париж прогуляться. Там уж мы с вами свое возьмем. Если не убьют, конечно.

– "Кто остался жив, тому честь и слава!" - неожиданно процетировал спутник Лейкина, державшийся до этого поодаль.

Поручик пригляделся, и на его лице от уха до уха расплылась сладчайшая улыбка:

– Мое почтение, Клавдия Васильевна.

– Вы что такое себе позволяете, поручик!
– вскипел Лейкин, подскочив в седле.
– Это мой новый денщик. Мы с ним прогуливаемся, а тут вы, понимаете ли, выезжаете из-за угла с вашей похабной фасьяль, если не сказать - с мордой. И строете черт-те какие предположения. Что за глупые намеки!

Поручик молча улыбался. Слова ротмистра его ничуть не трогали. "Где бы мне раздобыть такого денщика на сегодняшнюю ночь?" - думал он, хитро поглядывая на гусара, у которого доломан едва не трещал по швам, откровенно топорщась на груди.

– Вы думаете, я совсем спятил, чтобы обрядить бабу в военный мундир?!
– продолжал орать ротмистр.
– За кого вы меня принимаете?

– За ротмистра Семена Петровича Лейкина.

– Да, это я. Не буду спорить, Лейкин Семен Петрович - это я. Но зарубите себе на носу, поручик, фамилия Лейкин и садовая лейка - не имеют ничего общего! Лейкин - от слова "лить". Лить пушки, ядра, пули...

– Воду, - подсказал Ржевский.

– Да, воду, сталь, чугун. Проливать кровь. Разливать водку.

– Ты пьян, Петрович, - ласково проговорила Клавдия Васильевна.
– Поехали, а? "Где тревога, туда и дорога, где ура - туда и пора".

– Молчи, дура! "Надлежит, чтобы войска предводителя своего разумели".

– "Неприятелю время давать не должно", - возразила она.

– А кто здесь неприятель?
– удивился Лейкин.
– Поручик Ржевский, чтоб ты знала, мой первый друг во всем эскадроне. Ведь так, поручик?