Поруганная честь
Шрифт:
— Она ангел, милая, порядочная и чистая! — вскипел Баннер, и угрюмое лицо исказилось. — Мне остается лишь радоваться, что она не здесь, а в монастыре, подальше от вашей компании, от влияния Джейка. В Виктории есть все, чего в вас нет и никогда не будет. Да, — прошипел он. — Мне невыносимо, что вы носите ее одежду, что спите со своим любовником в ее постели! Я сожгу проклятый хлам, когда вы уедете!
— И отмоете весь дом щелоком? — с кривой усмешкой подхватила она. — Что ж, позвольте сказать вам вот что, сэр. Ваша Виктория, возможно, почти святая, но и я не считаю себя падшей женщиной. Я воспитывалась как леди и таковой являюсь до сих пор. Я могу с гордостью признаться в своей любви к Блейку
Она отправилась прочь от старика, который сидел, онемев от злости, и глядел ей вслед. Подумав, она остановилась и оглянулась на него.
— Да, еще вот что. Если вы иногда будете улыбаться, сэр, то ваше лицо от этого не треснет, что бы вы там ни думали. А если будете в этом тренироваться, то, может, и настроение ваше не будет таким угрюмым!
К всеобщему удивлению, Рой Баннер решил в тот вечер присутствовать на ужине вместе со всеми. Держал он себя не совсем любезно, если мерить по общепринятым меркам, но и не был неприятным. Говорил он очень мало, практически игнорируя своих сотрапезников, но и не исходил злобой, как это было ему свойственно. Одна вещь поразила всех без исключения. В начале ужина он распорядился, чтобы Меган испросила благословения вкушающим пищу. Решил то ли проверить ее, то ли таким образом признать ее присутствие за столом — принести своего рода извинение. Меган могла только догадываться о его мотивах, в то время как остальные переглядывались в немом изумлении. Спрятав усмешку, Меган сумела с должным пафосом прочесть молитву, принятую во всякой благочестивой и уважаемой семье, после чего сверкнула на старика своей самой обаятельной улыбкой, и — о чудо! — он почти ответил ей тем же! И даже сказал несколько беззлобных слов своему сыну — возможно, впервые за много лет.
На третий день Блейк наконец-то нашел свою тетку. Хосефа Рамирес проживала в маленьком доме на тихой улице, примыкающей к главной площади, и сразу же пригласила их к себе. Уже после полудня Блейк и Меган поселились в ее единственной лишней спальне, а ближе к вечеру им стало ясно, что дорогая Хосефа, старшая из братьев и сестер матери, совершенно впала в детство. Она была милой и великодушной, сомнений нет, но все-таки немного слабоумной. Дважды за столом забывала имя Блейка, то и дело ударялась в воспоминания о своих девических годах, причем Блейку приходилось все переводить, поскольку Хосефа не говорила ни слова по-английски, а Меган не знала испанского.
Когда Блейк стал расспрашивать ее, она отчетливо вспомнила, что присутствовала на свадьбе его родителей, вот только дату позабыла. Затем назвала его отца не тем именем, что еще больше испортило впечатление от ее рассказа. Уверенно заявила, что присутствовала при родах матери Блейка, после чего заметила, что родилась милая дочка Анхелина.
— Вот дьявол! — воскликнул Блейк, когда они наконец-то уединились в своей спальне. — Tia Xoсефа причудлива, как рождественский фруктовый торт! И что же нам теперь делать?
— Я
— Может, и бывают — после дождичка в четверг. Слабое утешение. Похоже, моя дорогая старая тетка совершенно безнадежна.
Блейк лег с ней рядом, закинул руки за голову и стал глядеть в потолок, ожидая, пока Меган закончит расчесывать свои волосы.
— Все-таки есть шанс, что она вспомнит что-нибудь полезное, либо располагает какими-то бумагами, которые пригодятся тебе, — с надеждой предположила она.
— Если она вспомнит, где они лежат, — сухо ответил он. — Даже если они у нее и были, она могла их выбросить много лет назад. Или использовала их на подстилку для одной из двенадцати птичьих клеток.
Меган подавила смешок:
— У нее целый зверинец, верно?
Блейк поднял черную бровь и взглянул на Меган:
— Вот уж точно — зверинец! Восемь кошек, пятнадцать птиц, ящерица и фонтан, полный золотых рыбок! Интересно, как они еще не съели друг друга? — насмешливо удивился он. — Мы явно не улучшили положение, добавив к этой коллекции волка и бурундука, верно?
Меган не могла больше удерживаться и рассмеялась:
— Нет, любовь моя, не улучшили. Если ты будешь присматривать за Лобо, пока мы здесь, я постараюсь удержать Проныру от бесчинств. Хоть это мы сможем сделать для милой старой леди.
Блейк приподнялся и обнял ее.
— Повтори еще раз, — потребовал он, и глаза его сверкнули.
— Хоть это мы сможем сделать… — повторила она.
— Нет, querida. — Его теплое, жесткое тело прижало ее к матрасу. — Ту фразу, где ты назвала меня «любовь моя». Это самые сладкие слова на земле, когда они исходят из твоих уст.
— Любовь моя, — ласково прошептала она, глядя на него со всей нежностью, на какую было способно сердце. — Мой самый дорогой и любимый человек.
Как выяснилось, тетя Хосефа хранила каждое письмо, каждую записку, карточку и всякое такое, что когда-либо попадало в ее руки. У нее скопились кипы вырезок из старых газет, которые она решила сохранить по причинам, понятным лишь ей одной, больше книг, чем в какой-нибудь библиотеке, и несколько коллекций рецептов, передававшихся из поколения в поколение, — и все это лежало где попало в ее крошечном доме без всякого порядка. Самые важные из документов были хаотично рассеяны во всех этих пачках.
С разрешения тетушки Блейк и Меган занялись сортировкой скопившихся за полвека бумаг. При упорной работе у них ушла на это почти неделя. В форзаце старой книги по истории они обнаружили завещание Хосефы. Среди пачки рецептов — ее свидетельство о браке. Завещание покойного дяди Хорхе лежало в конце семейной Библии, и в ней же, только в начале, хранилась запись дат рождения и смерти их единственного сына. Даты рождения и смерти родителей Хосефы, ее сестер и братьев тоже были аккуратно отмечены, но, увы, записи об их свадьбах или рождении детей отсутствовали.
Документ на владение маленьким домом и землей, на которой он стоял, был обнаружен в сундуке на крошечной мансарде, под пачкой старых сувениров В том же сундуке хранились подвенечное платье Хосефы и фата, старые розы и букетики, которые она высушивала и складывала на память в те дни, когда Хорхе ухаживал за ней, пачка пожелтевших любовных посланий, перевязанная розовой ленточкой, пара голубых детских башмачков и крестильная рубашка сына.
Но нигде не удалось обнаружить ничего такого, что могло бы им помочь, пока Меган случайно не заметила, что многие церковные документы подписаны одним и тем же священником, а церемонии проводились в одной церкви. Она тут же схватила Блейка за руку и потащила к тетке.