Пощечина

Циолкас Кристос

Рози с Айшей взвизгнули, будто девчонки. Они были несказанно рады за нее.

— Конечно, уходи, — поддержала ее Айша. — Мы все думали, сколько еще времени тебе понадобится, чтобы принять это решение.

— Ты должна уйти, — согласилась Рози. — Непременно. У тебя хватит решимости, Анук.

— Знаю. — И, подтверждая то, что ее подруги не смели произнести вслух, добавила: — А что мне мешает? Детей у меня нет.

Рози показала ей язык. Она была прощена.

— У Гэри такие же мысли. Хочет снова заняться живописью.

Анук с Айшей

украдкой переглянулись. Сравнение Рози было неуместно. Гэри не обладал ни дисциплинированностью, ни талантом. Называть его художником можно было разве что в шутку.

— Давайте возьмем еще бутылку.

И они пустились во все тяжкие. Позже вечером, вернувшись домой, Анук тотчас же кинулась в туалет, где ее стошнило несколько раз — такого с ней не было более двадцати лет. Она выдавила из своего организма все — и съеденную пищу, и выпитое вино, и ей казалось, что с каждой потугой она выталкивает из себя своего ребенка.

На следующее утро Рис пришел, когда она еще спала. Она проснулась от запаха жарящейся яичницы с ветчиной. Она помчалась в туалет, где ее опять стошнило.

— Должно быть, вы вчера здорово накачались. — Опустившись на корточки подле нее, он вытирал ей лоб.

— Это уж точно, — жалобно простонала она. Он помог ей вернуться в постель. — Прости, Рисбо, у меня нет аппетита.

— Ну и горазды же вы пить, девочки. Вам мужиков перепить — раз плюнуть.

Ничего подобного, хотела ответить она. И не потому, что мы женщины, а потому, что нам уже не двадцать пять. После этого мы несколько дней приходим в себя. Она подумала, не сказать ли ему: Рис, у меня будет ребенок. Ты на время оставишь работу, чтобы помочь мне вырастить его, пока я буду писать свой роман, ладно? Она глянула на него: он лежал рядом с ней, рукой подперев голову. Возможно, он согласится. Возможно, станет с радостью ей помогать и возненавидит ее лишь многие годы спустя.

Она ущипнула его за нос:

— Вчера Айша спрашивала, не подпишешь ли ты несколько фотографий для Конни и Ричи.

— Это ее дети?

Анук закатила глаза:

— Ты слишком много травки куришь. — Боже, она ведет себя, как мамаша. — Детей Айши зовут Адам и Мелисса. Я тебе сто раз говорила. Конни ты видел на барбекю. Юная блондинка. Прелестная девочка, очень милая. Помнишь?

— Смутно.

— А Ричи — ее дружок.

— Да? — Нотки сомнения, прозвучавшие в его голосе, заинтриговали Анук.

— Что?

— Я думал, он голубой.

Голубой? Какая глупость. Нормальный парень, просто скучный.

— Ну, ты совсем зазнался.

Рис оскорбился:

— Я не то имел в виду. Просто мне так показалось. — Он лукаво посмотрел на нее: — У моего поколения нюх на геев — не то что у вас, старичков.

Она рассмеялась:

— Не хами, не такая уж я старая. Как бы то ни было, думаю, ты ошибаешься. Но на всякий случай подпиши им обоим фото, где ты с оголенным торсом. Если только твой нюх не подсказывает тебе, что эта девочка — лесбо.

Он

поднялся и, смеясь, пошел на кухню. Анук услышала, как он готовит кофе. Она сбросила с себя одеяло и глянула на свой живот. Он был плоский. Ей с трудом верилось, что в ее чреве зарождается новая жизнь. Мы с Рисом были бы идеальными родителями для ребенка с нетрадиционной сексуальной ориентацией, подумала она, ему бы чертовски повезло с нами. Она похлопала себя по животу. Но это лишь один шанс из десяти, детка, а если верить назойливым святошам, то и вовсе один из двадцати. Но я не люблю держать пари, даже на выгодных для себя условиях, прошептала она своему животу.

В клинику она отправилась одна. Вернулась домой тоже одна, приехала на такси. За рулем сидел серб, у него уже были внуки. Он обрадовался, что она помнит несколько югославских фраз, выученных в ту пору, когда она жила в Загребе, и взял с нее слово, что когда-нибудь она посетит Белград. Он был благородный человек и, видя, что она бледна и едва держится на ногах, проводил ее до двери. Дома она глянула на выданную ей медсестрой фотокопию с рекомендациями о том, что не следует делать после аборта, скомкала листок и бросила его в мусорную корзину. Она осознала, что постоянно думает о таксисте, которого она оскорбила неделю назад. Она разделась, накинула халат и включила телевизор. Она не могла забыть его лицо. Она приглушила звук, позвонила по телефону в службу такси и дождалась, пока ей ответит человеческий голос. Она сообщила детали заказа и попросила дать адрес водителя.

— Нет, адрес дать не можем, — категорично заявила женщина на другом конце провода. — Вы запомнили номер машины?

— Нет.

— Вы хотите подать жалобу?

— Бог мой, нет. Я хочу извиниться перед ним. Боюсь, я слишком грубо обошлась с ним, незаслуженно оскорбила его.

Голос женщины смягчился:

— Думаю, вы на себя наговариваете.

— К сожалению, нет.

Диспетчер помолчала, потом сказала, что наведет справки и передаст ее извинения водителю. Анук перечислила все возможные детали заказа — назвала время, дату, место посадки и высадки. Закончив, она уточнила робко:

— Вы передадите ему мои извинения?

— Постараюсь.

— Назвать мою фамилию?

— Нет, — твердо ответила диспетчер. — Это не важно.

Она спала крепко, и, когда проснулась, в голове стучало, а в животе ощущалась сильная резь, будто все ее внутренности кромсали на части. О том, чтобы позавтракать или принять душ, не могло быть и речи. Она натянула тренировочные штаны, рубашку и позвонила Рису. На его автоответчике оставила сообщение с просьбой прийти к ней сегодня вечером. Потом включила компьютер, налила себе кофе и села за стол. Заявление об увольнении она составила быстро, в четырех строчках выразив все, что хотела сказать. Затем открыла другой документ. Глянула на экран монитора, на мигающий курсор. Она глотнула кофе и закурила сигарету. Курсор продолжал мигать.