Поселок

Фолкнер Уильям Катберт

Техасец сказал что-то, негромко, хрипло и отрывисто. Он отворил ворота, подошел к мужчине и вырвал у него из поднятой руки веревку. Тот круто повернулся, словно хотел броситься на него, слегка присел, согнув колени и растопырив руки, но так и не поднял взгляда выше запыленных ботфортов техасца. Тогда техасец взял его за руку и повел к воротам, а женщина пошла следом, и, когда они вышли, он подождал, пока выйдет и она, а потом закрыл ворота. Вынув из кармана пачку денег, он выбрал одну бумажку и сунул женщине в руку.

– Посадите-ка его в фургон да отвезите домой, – сказал он.

– Это зачем же? – сказал Флем Сноупс. Он тем временем подошел к воротам.

Теперь он стоял у столба, на котором раньше сидел техасец. Техасец не глядел на него.

– Он думает, что купил лошадь, – сказал техасец. Он говорил глухо, едва слышно, будто после быстрого бега. – Уведите его, хозяйка.

– Отдай назад деньги, – сказал муж каким-то неживым, обессиленным голосом. – Я купил эту лошадь и заберу ее, даже если мне придется ее пристрелить, прежде чем обротать.

Техасец даже не взглянул на него.

– Уведите его отсюда, – сказал он.

– Забирай свои деньги, а я возьму свою лошадь, – сказал Генри. Он дрожал медленной, неуемной дрожью, словно от холода. Кулаки, торчавшие из обтрепанных рукавов рубашки, судорожно сжимались и разжимались. – Отдай ему деньги, – сказал он жене.

– Ты не покупал у меня никакой лошади, – сказал техасец. – Везите его домой, хозяйка.

Генри поднял измученное лицо с безумными, потускневшими глазами. Он протянул руку. Женщина крепко прижимала бумажку обеими руками к животу. Дрожащей рукой муж долго нашаривал бумажку. Наконец он вырвал ее.

– Эта лошадь моя, – сказал он. – Я купил ее. Вот свидетели. Я заплатил за нее. Лошадь моя. Вот. – Он повернулся и протянул деньги Сноупсу. – Ты имеешь до этих лошадей какое-то касательство. Я купил лошадь. Вот деньги. Я купил ее. Спроси вон у него.

Сноупс взял деньги. Люди стояли у загородки, хмурые, безразличные, делая вид, будто ничего не замечают. Солнце село; теперь только сиреневые тени ползли по фигурам людей и по загону, где снова неизвестно почему всполошились и забегали лошади. Прибежал мальчик, все такой же резвый и неутомимый, с новой коробкой печенья. Техасец взял ее, но распечатал не сразу. Он бросил веревку на землю. Генри нагнулся и долго шарил, прежде чем поднять ее. Теперь он стоял понурившись и так стиснув веревку, что пальцы побелели. Женщина не шевелилась. Сумерки быстро густели, высоко в голубое, меркнущее небо в последний раз взмыли ласточки. Техасец оторвал донышко у коробки и вытряхнул себе на ладонь одно печенье; казалось, он внимательно разглядывал свою руку, которая медленно сжималась в кулак, пока сквозь пальцы не посыпалась мелкая, табачного цвета крошка. Он тщательно вытер руку о штаны, поднял голову, нашел глазами мальчика и отдал ему коробку.

– Бери, малыш, – сказал он. Потом поглядел на женщину и сказал все так же глухо, едва слышно: – Завтра мистер Сноупс отдаст вам ваши деньги. А сейчас посадите-ка его в фургон и везите домой. Никакой лошади я ему не продавал. Деньги получите завтра у мистера Сноупса.

Женщина повернулась, пошла к фургону и залезла в него. Никто не взглянул ей вслед, даже муж, который все стоял, понурив голову и бесцельно перекладывая веревку из руки в руку. Все стояли, прислонясь к загородке, серьезные и молчаливые, словно у границы чужой земли, чужой эпохи.

– Сколько их у тебя еще? – спросил Сноупс. Техасец оживился; оживились и остальные, подошли поближе, прислушиваясь.

– Теперь три, – сказал техасец. – Я бы всех трех обменял на коляску, либо…

– Она уже на дороге, – сказал Сноупс, пожалуй, слишком отрывисто, слишком поспешно, и отвернулся. – Веди своих мулов.

И

он ушел. Все смотрели, как техасец отворил ворота и перешел загон, а лошади шарахнулись от него, но уже без прежней слепой ярости, словно и они тоже были измотаны, обессилены после долгого дня, и вошел в конюшню, а потом вышел оттуда, ведя двух взнузданных мулов. Фургон стоял под навесом рядом с конюшней. Техасец скрылся в фургоне и через секунду вылез оттуда, держа скатанную постель и пальто, и повел мулов к воротам, а лошади снова сбились в кучу и глядели на него своими разноцветными глазами, теперь уже совсем спокойно, словно и они поняли, что между ними не только заключено наконец перемирие, но что они больше никогда в жизни не увидят друг друга. Кто-то отворил ворота. Техасец вывел мулов, и все потянулись за ним, оставив Генри одного у закрытых ворот, а он все стоял, понурив голову, с веревкой в руке. Они прошли мимо фургона, в котором сидела его жена, серая и неподвижная, растворяясь в сумерках, сливаясь с ними и ни на что не глядя; мимо веревки, на которой сушилось мокрое, обвислое белье, сквозь острый горячий запах ветчины, шедший из кухни гостиницы миссис Литтлджон. Когда они дошли до конца проулка, показалась луна, почти полная, огромная, бледная, она совсем не светила с неба, на котором еще не померкли последние отблески дня. Сноупс стоял возле пустой коляски. Это была та самая коляска с блестящими колесами и бахромчатым верхом, в которой обычно ездили он сам и Билл Варнер. Техасец тоже остановился, глядя на нее.

– Так, так, – сказал он. – Значит, вот она какая.

– Если не нравится, поезжай обратно в Техас верхом на муле, – сказал Сноупс.

– Ладно, – сказал техасец. – Только уж тогда мне нужна пуховка или, на худой конец, мандолина.

Он осадил мулов, ввел их в оглобли и взял хомут. Два человека подошли и застегнули постромки. Все смотрели, как он садится в коляску и берет вожжи.

– Куда теперь? – спросил один. – Домой, в Техас?

– На этой колымаге? – сказал техасец. – Да в первом же техасском кабаке, только завидят ее, сразу созовут комитет бдительности. К тому же я не хочу, чтобы этакая красота пропадала зазря в Техасе – этот кружевной верх и шикарные колеса. Раз уж я заехал так далеко, то заверну на денек-другой поглядеть северные города: Вашингтон, Нью-Йорк, Балтимору. Где тут у вас самая ближняя дорога на Нью-Йорк?

Этого никто не знал. Но ему объяснили, как доехать до Джефферсона.

– Так и езжай, все прямо, – сказал Фримен. – Держи по дороге, мимо школы.

– Ладно, – сказал техасец. – Смотрите же, не забудьте, этих лошадок надо почаще охаживать по башке, покуда они к вам не привыкнут. Тогда у вас не будет с ними никаких хлопот.

Он снова натянул вожжи. Сноупс подошел и сел в коляску.

– Подвези меня до дома Варнера, – сказал он.

– А я не знал, что поеду мимо его дома, – сказал техасец.

– Так тоже можно проехать в город, – сказал Сноупс. – Трогай.

Техасец дернул вожжи. Но вдруг он остановил мулов.

– Тпру. – Он распрямил ногу и сунул руку в карман. – Ну-ка, малыш, – сказал он мальчику. – Беги в лавку и купи… Или, ладно, не надо. Я остановлюсь и куплю сам, мне все равно по пути. Ну, всего, друзья, – сказал он. – Не скучайте.

Он развернул мулов. Коляска покатила. Все глядели ей вслед.

– Похоже, что он решил подъехать к Джефферсону совсем не с того бока, – сказал Квик.

– Он доберется дотуда налегке, – сказал Фримен. – Так что ему не трудно будет подъехать с какого хочешь бока.