Пошел купаться Уверлей
Шрифт:
— Ну-ну, поплачься, может, начальство и сжалится.
Однажды Филин, сидя как на иголках — опаздывал на свидание с очередной девушкой, — спросил полковника:
— Можно я пойду домой?
— Иди-иди, старлей. И не оглядывайся! — сказал генерал, не отрывая глаз от доски. А полковник заорал как бешеный:
— Неужели нельзя уйти по-тихому? И не мешать игре.
Евгений смылся.
А генерал сказал: «Юпитер, ты сердишься? Юпитер — ты не прав». Генерал был человек начитанный.
А Филин, спеша к своим «жигулям», подумал: «Эх, Ушан, опять
Полковник смотрел на доску с тоской. Куда ни кинь, всюду клин.
Мат был неотвратим. И, чтобы не слышать этого слова, Розов сказал:
— Сдаюсь.
— Умница, умница. Давно я от тебя такого не слышал.
— Еще услышишь.
И они стали расставлять фигуры для новой игры.
Раз, два в месяц Ушан у генерала обедал. Ну, генерал-то ничего не готовил, готовила его супруга. А она знала, что любимым блюдом у полковника был горох с рулькой. Коронное блюдо, суп горох с рулькой, всегда ожидал полковника в доме его старого друга. И, честно говоря, основательно поднадоел Михаилу Андреевичу. Он иногда мечтал о мясной солянке с каперсами и сметаной. Или о супе с клецками. Но… Хозяйка считала, что полковнику больше по душе гороховый суп.
Капитан Якушевский сидел за своим видавшим виды письменным столом и «сочинял» отчет о визитах в Литературный институт. Зачем? Он не догадывался. Но полковник сказал: надо! И — баста.
— Со временем поймешь, — пообещал он, но вдаваться в объяснения не стал. Честно говоря, Михаил Андреевич и сам ненавидел писанину. Но начальство требовало…
— А про коньяк писать? — спросил капитан.
— А ты как думаешь?
Дима понял, что задал глупый вопрос.
Резкий телефонный звонок, необычно гулко раздавшийся в большой пустой комнате, заставил Дмитрия отвлечься от ненавистного листа бумаги.
«Наверное, Глафира, решила узнать, не пора ли разбивать яйца для омлета?» — подумал он. Омлет был в списке его любимых блюд.
Но это была не Глафира. Женский голос, захлебываясь, зашептал что-то непонятное в трубку. Голос этот показался капитану знакомым. Но вспомнить его он не смог.
— Да говорите громче, — рявкнул капитан, сердясь из-за того, что не может вспомнить голос. А еще больше из-за этого дурацкого отчета.
Голос захлебнулся — и пошли длинные гудки.
«Ну, вот! Повесили трубку. Теперь и не узнаю, кто звонил. А если случилось что-то серьезное?» — подумал он с сожалением. Но телефон тут же снова зазвонил.
Теперь женщина уже не шептала, а говорила в полный голос.
Сердито говорила.
— Вы, Дмитрий Антонович, почему так грубо со мной разговариваете?
Якушевский разулыбался. Это была Лидия Павловна.
— Ну, наконец-то! — радостно сказал капитан.
Но Лидия Павловна снова что-то зашептала.
— Да говорите вы по-человечески! Вас же не понять! Щебечете, щебечете, как воробьиха.
— Опять грубите! Вы же сами говорили: вокруг враги! Могут подслушать.
— Где и когда мы встретимся? —
— На прежнем месте. Помните? Под сиренью.
— Сирень давно отцвела! — буркнул весело капитан. — Но я помню.
«До чего же она красива, — думал Якушевский, приближаясь к скамейке, на которой сидела Лидия Павловна. — “Кошечка!”» Он рассердился на себя, вспомнив рассеянное выражение лица «лидера профсоюзов», его холодные глаза.
— А я думала, вы опоздаете, — разочарованно сказала «кошечка». Но по лицу было видно, что она рада видеть капитана.
— И тогда бы вы устроили мне выволочку?
— Вы как ежик. Колючий. Я вам очень нравлюсь?
— Глаза бы мои не смотрели! — буркнул Димон и сел на скамейку на некотором расстоянии от Лиды. — Ну, рассказывайте, где вас черти носили?
— Но принесли-то сюда, к вам!
— Ладно, проехали! Рассказывайте обо всем подробно, с деталями. Будем сидеть здесь до темков.
— Ну, раз до темков, то слушайте. Прежде чем выйти на лестничную площадку, я заглядываю в дверной глазок… Это очень плохо?
Лиде показалось, что капитан сердится.
— Продолжайте, продолжайте.
— Я по натуре очень пугливая и поэтому заглядываю. Чтобы убедиться, что на площадке никого нет. А тут вижу моего знакомого… Ну, нашего сотрудника… Мамыкина. Он такой веселый и поет.
Капитан хотел сказать: «Пошел купаться Уверлей…», но «наступил себе на горло».
— И…
— И… — Она усмехнулась. — И вызывает лифт.
— А дальше?
— А потом я встречаю вас, такого гладенького и красивого. И вы спрашиваете, не видела ли я кого-нибудь чужого. Зачем же мне котика подставлять? Я и наплела про лысого обормота.
«Похоже, что это она на фотографии надпись сделала», — подумал Якушевский с огорчением.
Он слушал очень внимательно и хмурился, хмурился. И, наконец, спросил, еле сдерживая раздражение:
— Вы с Ушаном встречались?
— С каким это Ушаном? — удивилась Лида.
— С нашим полковником? С начальником группы.
— Еще чего? Я же к вам прямо с вокзала. Даже домой не заглянула.
— Ну, может, по телефону разговаривали?
— Разговаривала, разговаривала. По мобильнику. И еще по этому, как его? По телетайпу. — Она немного помолчала, а потом, наклонившись к Дмитрию, спросила: — А я должна знать его телефон?
Капитан молча пожал плечами. Лицо его выражало недоумение.
— А в чем дело, Димон? Вы чем-то расстроены?
Он даже не обратил внимания на это дружеское «Димон». Так называл его только Филин.
— Ушан мне представил все события в деталях. Ну, об этой встрече на лестнице… Только заявил, что это все фантазии. И еще произнес такую странную фразу: «Но эти фантазии далеко могут завести. В самую точку». Выходит, он телепат?
Похоже, до Лидии Павловны не доходил смысл всех этих рассуждений капитана. Она только смотрела на Якушевского во все глаза и улыбалась.