Посидим по-хорошему

Емельянов С.

– Не волнуйся девочка, ничего от моих манускриптов не убудет! Над рукописью работаю. На здоровье не жалуюсь, да и вообще, не отстаю… Ну да что про меня! Как там наш литератор? Моль его ещё не съела? Пойду, взгляну…

Дядя Костя постучал в дверь комнаты Игоря.

– Знаешь, дядя, а Игорь теперь у нас затворник, – говорила Катя из кухни, – Все лишние вещи из комнаты – долой! Хочу, говорит, на себе почувствовать тяготы собственных персонажей! Как тебе это?

Дядя приоткрыл дверь комнаты и осторожно заглянул вовнутрь. Действительно, из всей мебели

в комнате присутствовали лишь письменный стол с зелёной лампой и небольшой топчан. На полу валялись клочья, порванной исписанной бумаги. За столом сидел бледный всклокоченный молодой человек. Не поднимая глаз от бумаги, он произнёс:

– Проходи, чего встал?

– Превосходно! – сказал дядя, и, оглядев комнату, добавил, – Вот вам и преимущество познания опытного над познанием теоретическим! Однако, друзья мои, не следует превращать писателя в пустынножителя!

– Вот-вот, посмотри на этого аксакала! – сказала Катя и тяжело вздохнула, посмотрев на мужа, – Прошу к столу, у меня всё готово.

– Да, Игорёк, – выдержав паузу, заговорил дядя, – Я тоже вчера допоздна просидел в кабинете. Никак рукопись не закончу. Нет настроения! – развёл он руками, – Какая-то неизъяснимая тоска одолела, мерехлюндия…

– Ты меня удивляешь, – устремив на дядю пытливый взор, парировал Игорь, – Я, например, всегда отношусь с энтузиазмом к тому, над чем собираюсь работать. Да и время летит незаметно. Я просто растворяюсь в материале, когда работаю. Что чувствую, то и стараюсь делать.

– Счастливый ты человек, Игорёк, – с грустью сказал дядя, – как дышишь, так и пишешь. А у меня что? – махнул он рукой, – Так, не работа, а пачкотня! Может быть у меня повреждено мироощущение? Может слишком сильное чувство реальности? – рассуждал дядя.

– Странные вещи ты говоришь! – удивился Игорь, – Когда передо мной лежит чистый лист бумаги, то у меня и мыслей таких не возникает! Моё мироощущение измеряется категориями красоты. А что касается реальности, то она есть процесс, который включает в себя наше сознание. Разве не так?

– Знаешь, ты во многом прав, – сказал дядя, – Хорошо, что ты понял это вначале своего пути. Нельзя подчинять свою жизнь готовым схемам с потенциально летальными последствиями для самого себя. К сожалению, я это понял слишком поздно, – он внимательно посмотрел на молодого писателя и обнял его, – Ступая на столь трудный путь, ты хорошо всё обдумал?

– Всё это мной передумано и перечувствовано – значит, случайность исключена, – твёрдо ответил Игорь.

– Разве в этом твоё призвание? – дядя положил руку на свежую рукопись.

– Одному Богу известно – в чём моё призвание.

– Что же осталось у тебя из прежних увлечений?

– Литература – что ж ещё? – задумался Игорь, – Нужно лишь трудиться, нести свой крест и веровать. Я верю и мне легко, и когда думаю о своём призвании, то не боюсь жизни.

– Да, – задумался дядя, – Главное в нашем деле умение терпеть. Знаешь, а я тебе завидую! – оживился он, – По-человечески, по-доброму… Дерзай!

Константин Иванович Куранов глубоко погрузился

в себя. Он рассеянно постукивал пальцами по краю письменного стола, и, прищурив глаза, должно быть, вспоминал что-то важное, далёкое, будто пытаясь отыскать в нём надёжную точку опоры. И вдруг, словно очнувшись, сказал:

– Как же мне далеко до тебя, мой мальчик, как далеко…

– Ну что ты, в самом деле?! – отвечал озадаченный писатель, – Мне нужны оптимисты! Философской грусти в моём романе и без того хватает! Пойдём обедать!

Дядя медленно направился к выходу, напевая себе под нос:

Не растёт трава зимою,Поливай – не поливай…

Игорь, аккуратно складывая листы рукописи, усмехнулся ему во след.

– Будь осторожна, Катерина, твой муж зело учителен и книжен, – встретив в коридоре племянницу, сказал дядя Костя, и увидев накрытый стол, воскликнул:

– О, рисорджименто!

Женщина, извините, церковь закрывается! – услышала Катя голос за спиной.

– Что, простите? – испуганно спросила женщина.

– Пора закрывать церковь. Время уже много, – сказал сторож.

Невысокий пожилой мужчина держал в руках ключи. Он осматривал клирос, амвон, изредка поглядывая на Катю.

– Извините, я задумалась. Простите ещё раз… – приходя в себя, ответила женщина.

– Бог простит. Храм открыт ежедневно. Приходите завтра, утренняя в восемь часов.

Выйдя из храма, Катя сняла с головы цветастый платок, выданный женщиной из церковной лавки. Солнце уже скрылось за деревьями, подсвечивая лишь купол и крест церкви. Катя решила обойти храм вокруг. Свернув за угол, она не спеша, пошла по узкой тенистой дорожке, зажатой с обеих сторон памятниками. Разглядывая надгробья и читая фамилии погребённых здесь людей, Катя и не заметила, как почти стемнело.

– Вау! – вскрикнула удивлённая подруга, – Ты откуда свалилась? Вообще-то, я тебя не ждала.

– Долго рассказывать, – улыбнулась Катерина, – Я устала и хочу спать. Завтра поговорим.

Она вошла в прихожую и увидела в комнате, в своей бывшей постели, девушку восточной внешности.

– Ты знаешь… Я не одна, – затараторила подруга, – Могла бы предупредить! Ты когда прилетела? Где твои вещи?

– А ты тут не скучаешь, – кивнула Катя в сторону незнакомки, – Не беспокойся, я не в претензии. Мне только переночевать и я уйду.

– Ты чего, подруга, офигела? Давай, рассказывай!

– Я сейчас из больницы. Мне жить осталось месяц, от силы – два…

– Охренеть! – подруга закрыла дверь в комнату, где лежала незнакомая девушка, и, пройдя в кухню, села на кухонный стол.

– Вот такие дела, подруга… – вздохнула Катя.

– Врёшь ты всё! Наверное, хочешь вызвать во мне жалость, чтобы за квартиру не платить? – выпалила девица, – Сумма-то немаленькая! А оплачивать жильё должна Людка Любостаева, да?

– Я же переводила тебе деньги каждый месяц! Или что, опять за старое?