Поскольку я живу
Шрифт:
– Снежной королевы еще нет, - не без насмешки отзвучала в качественной акустике зала Рита-скрипачка. Это прозвище прилепилось к Полине и здесь – с его, Мирошевой, подачи. Однажды при ком-то так назвал – и понеслось. – Опять Комогоров будет на все руки мастер?
– Мои руки оставь мне, - проворчал Тарас.
– Стану первой скрипкой, тоже опаздывать начну, - не удержалась от нового подкола Рита, но развивать мысль, к счастью не стала – Ванькин взгляд заставил ее язык моментально присохнуть к нёбу. Не надо быть семи пядей во лбу,
– Станешь первой – и поговорим, - с хищной тигриной улыбкой подмигнул Рите Иван и нагло уселся за ее рояль. Пальцы его быстро пробежались по клавишам, нащупывая нужный ритм. И, вновь окинув взглядом присутствующих, он запел, чтобы заполнить собственным голосом их перешептывания, мучительный отзвук ожидания и колотящееся в груди сердце.
Он увидит ее.
Сегодня он ее наконец-то увидит после стольких недель одиночества.
После стольких недель отчаянной, холодной тишины, которую он переплавлял в новую музыку. Хрустальную, ледяную музыку.
Брожу пилигримом в кедах,
Что помнят и пыль Берлина,
Подъемные краны улиц,
Как башни, взмывавших в небо.
Я пел им свои ригведы.
Я в них целовал Полину.
Они из огня вернулись,
О них моя быль и небыль.
Шаги по весенним шпалам,
Жара у рыбачьей лодки,
В ладонях – и мир, и космос.
А в пальцах – все звуки света.
Мне сколько ни дай – все мало,
Вся память – как из осколков.
Есть только рояль да голос.
И жизнь в пилигримьих кедах.
– Доброе утро, - раздался спокойный голос, едва Иван замолчал. Полина без суеты шла по проходу к роялю, ни на чем не останавливая взгляда. Такого же спокойного, как и тон, и выражение лица, и походка – ничто не отражало промчавшегося в ней урагана всего лишь от нескольких строк, услышанных ею на пороге студии. – Прошу прощения за опоздание.
Он резко вскинулся, задрал голову и уставился на нее. Дыхание сбилось – не от того, что пел. От этого у него не бывало больших сбоев. От того, как садануло под ребрами.
– Привет, - медленно произнес Ванька, даже не потрудившись прочистить горло, сейчас захрипевшее.
– Здравствуй, - отозвалась она и отвернулась, в поисках, куда пристроить сумку. Не видела его взгляда – жадного и горячего, ощупывавшего ее всю, тонкий стан, светлые волосы, узкие щиколотки, легкую по погоде одежду. Он так и замер за ее роялем не в силах сдвинуться. И всматривался в нее, не замечая воцарившегося молчания, ничего на свете не замечая, кроме По?линых движений по залу. Что она чувствовала? Что-то же она чувствовала?
– Опоздала, - выдавил Иван из себя, чтобы только снова вызвать звучание ее голоса.
– Да, - согласилась она, - так получилось. Но не хотелось бы и дальше терять время. Да?
– Да, - как завороженный, повторил он.
– Тогда, может быть, ты позволишь?.. – кивнула она на место за роялем.
Иван
– Пожалуйте!
– Благодарю! – в тон ему быстро ответила Полина.
Она привычно расположилась за инструментом и подняла голову, наблюдая за Иваном.
– Детский сад, штаны на лямках! – громогласно провозгласила Марина, заставив вздрогнуть не только их, но и всех, кто следили за происходящим с некоторым любопытством. Об их романе не трепался только ленивый с того далекого, никем не забытого поцелуя на съемочной площадке. Сейчас виновники торжества не целовались, но напряжение достигало максимума. Всю эту фантасмагорию Таранич наблюдала с порога, не давая о себе знать. В руках ее был здоровенный пакет с выпечкой. Следом плелся Боднар со стаканами. Тревогу в ее глазах слизало, как не было, и она бодро продолжила: – Все в сборе? Слава яйцам! Вик, с тебя кофе на всех. Карандаши! Поздравляю, мы на финишной прямой. Еще рывок, и стадион наш. Билеты раскупаются, как никому и не снилось. По этому поводу я нажрусь, когда мы закончим. Мирош! Хватит сопли развозить. Арбайтен унд копайтен!
– Слушаюсь, моя белая госпожа, - расхохотался Иван. И двинулся к микрофону. От него искрило.
Глядя на его удаляющуюся спину, Полина незаметно выдохнула, но, собирая все свои силы, продолжала держать себя расслабленно и спокойно. Главное – отработать день. Минус один. Остальное – потом. И, не позволяя себе уточнять, что именно «остальное», она замерла в ожидании начала.
Ванька прошел к своему месту, обхватил ладонями стойку. Повернулся к остальным и проговорил:
– Ну, сначала начнем? С «Девочки…»? – эта песня всегда звучала для раскачки. Всю жизнь. С самых истоков. – Кормилин, вперед.
Ударник кивнул. Отсчитал барабанными палочками ритм и зашпарил по установке в расслабленном темпе. Следом вступил Фурсов. Иван приник губами к микрофону и запел, сначала негромко, но чем дальше, тем сильнее проникая каждой молекулой выпускаемого воздуха в идеальную акустику репетиционного зала, наполняя его собой и не оставляя места ничему другому.
Поля была за его спиной. Играла за его спиной. Песню о себе – за его спиной. И все, что ему было надо от этой жизни – это оглянуться и поймать ее взгляд. Чтобы, в конце концов, понять – что же там, за его спиной? Крылья человечьи? Или пропасть, из которой никогда уже не выкарабкаться?
Всей кожей он ощущал ее присутствие. И это было во стократ сильнее, чем когда они начинали в марте. Мощнее. Страшнее. Желаннее.
Она молчала. Все эти дни с его письма – молчала, заставляя его раз за разом представлять себе ее возможную реакцию. Мучила? Наказывала? Едва ли. Пыталась осознать случившееся разом? Возможно. Это с ним уже пять лет. Для нее срок слишком короткий. И все – в ее душу. И грязь, и свет. А ведь он хотел оградить ее. Всегда, с самого начала. Лишь бы только она осталась его – чистой, как снег, королевой. Девочкой со взглядом прошлой зимы.