Поскольку я живу
Шрифт:
Безумие прервалось спокойным и уверенным голосом Стаса:
«Здравствуй, Поля».
В темноте комнаты мерцал лишь экран ноутбука. Она глянула на время: было немногим больше двух ночи. И прижимая трубку к уху, Полина осознала главное – она сама позвонила Штофелю.
И еще она понимала: ей некого винить, кроме себя. Но все же оправдывалась тем, что порой прикладывала все усилия – быть женой, матерью, другой женщиной, в жизни которой никогда не было никакого Ивана Мироша.
У нее ничего не вышло. Она застряла в том дне, в той минуте, когда получила его чертово сообщение. Это не было
Пустота.
Тем своим звонком Полина дала Штофелю право звонить ей. Вечное, пожизненное. В своем болезненном состоянии, именуемом «Мирош», она сама не заметила, как стала его женой. Несколько лет он звонил ей на правах мужа. А теперь, после развода, он звонил ей на правах отца их ребенка.
Не оставлял в покое, не давал забыть о прошлом. Не давал забыть о Лёне, которого сам же не отдал ей. Она не возражала. Она принимала все, что падало на ее голову в бракоразводном процессе, как наказание за собственные ошибки. Но позволить себе привыкнуть к ребенку не могла – иначе все зря. Все попытки вырваться – зря. Все усилия, приложенные для того, чтобы сейчас иметь возможность дышать в одиночестве – зря.
А Штофель, будто чувствовал, где она и с кем, названивал все чаще. Теребил, дергал, преследовал, как гончая. И ведь она знала, что у него уже полгода другая женщина. Интернет никогда не молчит. Да и Стас наверняка приложил руку к тому, чтобы она как можно скорее узнала, разрушая при этом все надежды на то, что когда-нибудь оставит ее в покое.
Жить под колпаком – это ее новая реальность. Даже когда Мирош во время репетиции выкрикивает текст своей песни, подробно разбирая каждую фразу в перерывах между игрой. А она сама внимает каждому его слову. Все равно раздается телефонный звонок, выдергивающий ее из вселенной, в которую она рвалась всеми силами, но которая не принимала ее.
За время их развода репертуар текстов Штофеля Полина изучила досконально. И отвлекаться от работы повода не видела. Но когда телефон засветился третьим звонком за полтора часа, пришлось ответить.
Иван отпустил всех на обед, но за окном лупил такой ливень, что выходить на улицу совсем не хотелось. Полина заняла один из дальних углов, в котором, вместо привычных стульев, стояло небольшое, но удобное кресло. В нем она и устроилась – уютно и почти по-домашнему, потягивая кофе с круассаном. Выпечку привезла сегодня Таранич лично, целый пак, правда, к перерыву сама втоптала половину. Обеденная идиллия и была нарушена Стасом.
– Привет, - нехотя проговорила Полина в трубку, понимая, что сейчас у него разгар рабочего дня, и просто так названивать почти без перерыва он бы не стал.
– У Лёни температура тридцать девять и рвота. Мы в клинике, - раздраженно отчеканил Штофель без какого бы то ни было приветствия. – И спасибо, что ответила.
– Я на работе, - оправдываясь, вздохнула Полька.
– Я тоже был на работе, когда мне позвонила Елена Петровна. У меня шло совещание. Я сорвался в больницу, оставив полтора десятка людей подвешенными в воздухе. Померимся, у
– Ты выиграл, - она отставила в сторону кофе и села ровно, как за роялем. Домашний уют закончился. – Что врачи говорят?
– Пока ничего не говорят, - Штофель явно пытался успокоиться и перевести дыхание. Ему недавно исполнилось тридцать восемь. Он был помешан на своем ребенке. И чего уж скрывать – на его матери. Далее голос зазвучал ровнее, хотя и взволнованно: - Мы устроились в палате. Елена Петровна останется на ночь с ним. Забора анализов пока не было, ему сразу укололи противорвотное. Он бледный совсем.
– Стас, не накручивай себя раньше времени. Выяснят. Все будет нормально.
В это самое время Мирош, традиционно оседлавший колонку, резко поднял голову от своих каракулей и скользнул взглядом по Полине. Потом снова опустил глаза и выкрикнул: «Влад, мысль есть!»
В трубке, между тем, продолжал говорить Штофель:
– Я не накручиваю. Скорее всего, это какая-нибудь банальная кишечная инфекция, но хорошего все равно мало. Обезвоживание. Да и вообще… Ладно, извини, пришла сестра анализы брать. Я буду держать тебя в курсе.
– Да, конечно. Только, пожалуйста, не впадай в панику, если я не отвечаю. Моя никчемная работа не всегда позволяет.
– Тогда, может быть, ты меня наберешь, когда сможешь, дорогой мой министр?
– Перестань. Я лишь попыталась объяснить.
– Я понял. Я серьезно. Когда можешь звонить – звони, - последнее предложение отзвучало с нажимом.
– Ты тоже звони, ладно?
– Штофель, заканчивай! – раздался от стойки с микрофоном «дружелюбный» рык солнцеликого фронтмена.
– Риты все равно еще нет, - глухо буркнула Полина, покидая свою несостоявшуюся нору.
Мирош мотнул головой, взглянув на нее. И теперь уже ровно проговорил:
– Не будем терять времени. Прогоним место с твоим соло.
Спорить было бессмысленно. Полька снова оказалась за роялем. Заставила себя сосредоточиться, но играла скорее как робот, чем как живой человек. Совершенно бездумно, выбитая из колеи Стасом. Ее «звони», что и следовало ожидать, он воспринял слишком буквально. Экран телефона, который она устроила рядом с собой, то и дело озарялся входящим звонком.
Пользуясь каждой возникающей паузой, Полина перезванивала и слушала короткими, но подробными рассказами, что взяли анализы, поставили капельницу, велели поить. Чуть позже Стас сообщил, что температура спала, и Лёня уснул под капельницей. Голос его все еще звучал взволнованно, хоть он и старался это скрыть.
Возвращаясь к работе, Полина подумала, что можно все же съездить в Одессу. Наверное, даже нужно. До Берлина несколько дней. Перед вылетом – два выходных. Она бы ненадолго. И прилетела бы сама чуть позже – это же ничего?
И снова загорался экран, и она шептала в трубку, вслушиваясь в ответные слова. Так, словно их разговор сегодня и не прерывался, растягиваясь в бесконечность.
Уже под вечер, когда Полина точно знала, что в ближайшие минут двадцать, а то и тридцать не понадобиться, вышла из студии с тем, чтобы снова набрать Штофеля, спокойно поговорить и узнать все последние новости.