Поскольку я живу
Шрифт:
Когда она обернулась, он был на том же месте. На полу, у дивана. Сидел, согнувшись и обхватив голову руками. Смотрел вниз. И среди мертвой тишины медленно говорил:
– Я не мог без тебя жить, Поль. Не смог. Я пробовал. Я хотел тебя спасти, но сам – не смог.
– Мы всегда находим себе оправдания, - бесцветно отозвалась она. – Где письмо?
– Он сказал – в папке на столе, - Иван поднял глаза. – Но я не думаю, что там что-то иное, чем оправдания.
Полина опять задвигалась по залу. Подошла к столу, на котором действительно лежала папка. В ней
– Хочешь, я прочитаю тебе, - услышала она. – Мне уже не страшно. Хочешь?
– Нет, - резко отказалась Поля и взяла конверт. – Я сама. Потом. И… я пойду.
– Не садись за руль. Пожалуйста.
– Больше всего на свете я хотела бы никогда тебя не знать!
Это заставило его наконец поднять голову. Долго смотреть на нее прищуренными глазами. За длинными ресницами она почти не различала того, что внутри.
– Прости меня… за то, что я есть, - вытолкнул он из себя.
– Неважно, - Полина потерла глаза, из которых норовили хлынуть слезы. – Меня нет. Ты не оставил мне шансов…
Она пожала плечами, встала, обошла стол с другой стороны от Ивана и вышла из зала.
Дверь за ней, как и за адвокатом, закрылась без хлопка. Тихо. Но и этого хватило, чтобы он вздрогнул. И долбанулся затылком о ручку дивана. Как жаль, что этого слишком мало для того, чтобы вышибить мозг. Впрочем, в нем сейчас было пусто. Звеняще пусто, как будто бы все, ради чего он хотя бы пытался изображать жизнь, стало ненужным и исчезло в один миг. И единственное, что еще оставалось – это боль. Только он не знал, чья она. Его или По?лина. Хотя какая теперь разница?
Полина медленно двигалась по коридору, ничего не замечая, и отчаянно, до боли кусала губы. Только не плакать! Не здесь, не сейчас. Нельзя плакать, нельзя. Иначе сил не останется, а ей нужно уйти отсюда. Нужно быть подальше от Ваньки. Так далеко, чтобы не дойти, не добраться, не достучаться.
Господи, что она творила в Берлине! А он знал, знал и молчал, глядя на ее унижения. Разве так любят?
В горле поднялся ком, мешавший дышать, руку обжигал конверт, и Полина чувствовала непомерную усталость, средства борьбы с которой она не находила. Не помнила, как спустилась вниз, как оказалась в машине. В себя пришла от того, что дрожащими руками так и не смогла завести двигатель, хотя пробовала раз за разом.
Это заставило ее выдохнуть.
И счесть за лучшее вызвать такси. Если бы можно было стать снова маленькой, уткнуться маме в колени, чтобы все горести ушли от ее рук, которые погладят по голове. Мама всегда умела утешить, мама… Мама!
Мама всегда знала, кто ее отец. Мама пять лет знала, что Иван – ее брат.
Мама…
– Мама! – крикнула Полина из прихожей в глубину квартиры, скидывая босоножки.
– Свидание по работе не задалось? – донеслось до нее из
– Чаю? – переспросила Поля. – Ну давай чаю. Чай будет кстати.
– Сей-час, - отозвалась Татьяна Витальевна, не поднимая головы, и пошла мимо нее в направлении кухни.
– Я тут подумала… - в спину ей обронила дочь, - мам, а почему ты приехала? Только честно.
– Соскучилась. Ну и эта твоя «Мета»… - Зорина обернулась. – Я волнуюсь.
– Что именно эта моя «Мета»? Что с ней не так?
Татьяна Витальевна замерла. Заметила? Может быть, заметила… Но виду старалась не подать. Только чуть медленнее, чем обычно, пожала плечами и проговорила:
– Ну, судя по афишам, там по-прежнему поет твой Мирош. А я еще помню, как ты по нему убивалась. Первая, чтоб ее, любовь. Но я рада, что все прошло, правда.
Полина внимательно смотрела на мать, не отводя сосредоточенного взгляда.
– А причину, по которой он… - она запнулась на мгновение, но продолжила: - по которой он исчез, ты тоже помнишь?
– Разумеется, - еще медленнее, чем двигалась, произнесла Зорина, точно так же глядя на дочь – внимательно и сосредоточенно. – Банально. Испугался брака. Струсил в последний момент. Или даже ничего не планировал с самого начала.
– Тебе самой не стыдно?
– Но это же не я тебя бросила! – ее брови взлетели вверх. Она сделала шаг к дочери и плавно осела на банкетку. Следующие ее слова прозвучали как шелест волн, едва слышно: - Он озвучил тебе новую версию?
– Мне озвучили настоящую версию, - проговорила Полина. – Только сделать это должна была ты. Еще тогда… А ты промолчала. Ты позволяла себе, тете Гале говорить про него всё, что… что в голову взбредало.
– Что он тебе сказал? – побелевшими губами прошептала мать. – Что этот мальчишка тебе сказал?!
– Перестань, пожалуйста, - Полина прошла к столу и присела на стул. Рядом с собой положила конверт. – Я встречалась с адвокатом Дмитрия Ивановича, он передал мне письмо.
– Поля! – вскрикнула Татьяна Витальевна и осеклась. Откинула голову назад, на стену и тихонько заскулила. Знала, что выкричать из себя отчаяние не сможет никогда. И смысла нет начинать, но этого тихого стона не удержала.
– Я никогда не спрашивала тебя об отце. Для меня это не имело значения. Ты была для меня всем, и мне было достаточно. Ты не могла предугадать, что так случится. Но когда узнала – почему не сказала правду?
– Боялась… боялась, ты станешь меня презирать за то, что я отняла у тебя человека, которого ты полюбила. Что из-за меня не сможешь быть с ним, - мать снова подняла голову. Бледность сменилась лихорадочным блеском глаз, а щеки пылали. – Он попросил ничего тебе не говорить, и я… обрадовалась, что он так решил. Я не хотела потерять тебя.
– А я теперь оказалась там же, где была пять лет назад, - выдержка изменила Полине, она всхлипнула и спрятала лицо в ладони, плечи ее затряслись от рыданий.