Послание Геркулеса
Шрифт:
Гамбини медленно поднялся, губы сжались в ниточку, на скулах горели пятна.
– А все-таки вы сволочь, Квинт, - сказал Гарри. Директор резко обернулся к нему, и на поросячьей морде
отразилась искренняя обида. Но тут же он отвернулся обратно к руководителю проекта.
– Давайте подытожим. Гарри, очевидно, прав: мы не можем утаить все полностью, поэтому мы рекомендуем Белому дому признать факт передачи, засекретить ее и заявить, что мы не в силах ее расшифровать. И еще рекомендовать не обнародовать ее, пока неизвестно ее содержание. Ради общей безопасности.
Гамбини
– Ну, Гарри, а ты? Ты тоже согласен?
– Я не возражаю против того, чтобы провентилировать вопрос у начальства, - ответил Гарри.
– Но мне не нравится, как вы с людьми обращаетесь.
Розенблюм посмотрел долгим, тяжелым взглядом.
– Ладно, - сказал он наконец.
– За честность спасибо.
– И настала еще одна долгая пауза.
– Эд, у вас сегодня все на местах?
– Да. Домой никто не уходил. Но телефоны есть во всем здании.
– Пойдем поговорим с людьми. Сделаем что можем.
В 20.00 передача все еще продолжала поступать.
Гарри контрабандой протащил в здание ящик французского шампанского. Конечно, это было против правил, но случай требовал чего-нибудь в этом роде. Пили из бумажных стаканчиков и кофейных кружек. Римфорд, которому позвонили на Западное побережье, сразу понял суть без подробностей и тоже привез несколько бутылок. С ними тоже покончили, а когда таинственным образом появилось еще вино, пришел Гамбини.
– Хватит, - заявил он.
– Остальное в «Красной черте», если кто-нибудь захочет.
Гарри нашел на доске объявлений первые пятнадцать страниц передачи. Двоичные символы.
– С какого конца вы попытаетесь подступиться?
– спросил он Маевского, глядевшего на него с любопытством.
– Прежде всего, - ответил тот, сложив руки на груди, подобно юному Цезарю, - мы спросим себя, как бы мы сами зашифровали сообщение.
– И как же?
– Мы бы начали с передачи инструкций. Например, надо сообщить число бит в байте. У нас их восемь.
– Он неуверенно посмотрел на Гарри.
– Байт - это символ, - пояснил он.
– Обычно буква или цифра, хотя и не обязательно. Он складывается из отдельных битов. Как я сказал, у нас их в байте восемь. У алтейцев - шестнадцать.
– Откуда вы знаете?
Маевский вывел на ближайший монитор какую-то последовательность.
– Вот начало передачи.
Оно состояло из шестнадцати нулей, шестнадцати единиц. И эта картина повторялась несколько тысяч раз.
– С виду просто, - заметил Гарри.
– В этой части - да.
– И что мы сделали бы потом?
– Что бы мы хотели сделать, но пока не можем, - создать самозапускающуюся программу. Нам пришлось бы делать какие-то предположения об устройстве их компьютеров, но есть основания считать, что цифровой подход, который используется в наших компьютерах, - наиболее эффективен. Если нет, то все равно это был бы наиболее простой компьютер, такого типа, которым может обладать технологическая цивилизация - или хотя бы знать о нем. И мы хотели бы иметь программу, которая будет работать на достаточно простой модели с ограниченной памятью.
В идеале от тех, кто на
– Красивая идея, - сказал Гарри.
– Я так понимаю, что алтейцы этого не сделали?
Маевский мрачно покачал головой:
– Насколько нам пока понятно, нет. Мы пропустили ее через самые мощные системы. И я не понимаю, почему мы не получили хоть каких-то результатов. Просто не понимаю. Это был бы самый логичный способ.
– Он прикусил губу.
– Я даже начинаю сомневаться, возможна ли такая самозапускающаяся программа.
К концу дня Гарри вернулся к себе в кабинет все в том же приподнятом настроении. В кабинете лежала новая гора сообщений, и некоторые из них Эдна пометила к его вниманию. Прочитав их, он начал перезванивать. Один звонок был от Хаузнера Дила, декана факультета английской литературы в Йеле, которого Гарри видел только раз, на выпускном вечере.
Дил сам взял трубку.
– Я хотел бы знать, не можете ли вы мне кое-что объяснить, - начал он медовым голосом.
– Не имею в виду вас лично, но зачем было скрывать информацию о Геркулесе почти два месяца?
Гарри вздохнул.
Изложив свои претензии вместе с предупреждением, что вполне вероятен официальный протест из Йеля, Дил задал волновавший его вопрос.
– Многие из нас не убеждены, - заявил он, - что нам сообщено все полностью. Есть ли что-то, что вы еще скрываете? Что-то, чего нам не сказали?
– Нет, - ответил Гарри.
– Больше ничего нет. И тогда прозвучал второй вопрос:
– Не было еще одного сигнала? Гарри замялся, щеки у него загорелись.
– Мы описали все, что у нас есть.
Обычно его работа не вынуждала его врать. Он этого не умел и даже несколько удивился, как легко дал свой ответ - теоретически говоря, верный. Но все равно ощущал тяжесть своего обмана.
В такой вечер одному ужинать не хотелось. Он позвонил Лесли.
– Да, - ответила она.
– С удовольствием.
Гарри предпочел бы на несколько часов вообще уехать из Годдарда. Вопрос Дила был типичным среди тех, которыми его целый день закидывали. Он сомневался, что, когда все это кончится, ему хоть кто-то вообще будет верить. И ничего ему не хотелось сильнее, чем быть подальше от собственного кабинета. Но Лесли хотела быть поближе, и он согласился.
– В любой момент что-нибудь может случиться, - объяснила она.
– Не такой момент, чтобы далеко уезжать.
И они пошли в «Красную черту».
В абажуре дымного стекла горела свечка. Официант принес меню и представился. Когда он ушел, Гарри наклонился к столу, чтобы можно было говорить тише.
– Ты не думаешь, что они уже сегодня могут начать расшифровку?
– Нет, - ответила она.
– Нет, конечно. Но Эд беспокоится.
– Почему?
– Я думаю, они, когда увидели начальное построение, ждали немедленного прорыва. Когда я уходила, он говорил, что либо решат задачу сейчас же, либо будут решать годами.