Посланники Великого Альмы (Книга 1)
Шрифт:
"Бог мой! — лепетал Антоньо, — у меня слуховые галлюцинации". В том, что девушка — не видение, он понял чуть раньше. Несомненно было и то, что она — одна из жриц, которых де Аран ищет у водопада. "Но помилуйте…"
— Ты что — говоришь по-испански? — задал он весьма глупый вопрос.
— Нет, я хожу по-испански. По-французски бегаю, думаю по-английски, а вот разговариваю по-американски.
Руис почувствовал яд в последних словах жрицы, хотя не понял о чем идет речь.
— Так это твоя шпага?
— Моя.
— А чего тогда швыряешься оружием? Лично нас за это наказывают. Я вот однажды оставила в столовой штурмовую винтовку — знаешь, сколько
— Спасибо, — простонал Антоньо, трогая голову.
Рядом неожиданно возникла ещё одна жрица.
"Как из-под земли, ей-богу", — подумал он.
— Take him? — сказала она, обращаясь к подруге.
— А чего его брать — сам пойдет. Тебя как зовут?
— Антоньо.
— Пойдем, Тони, ждут нас.
— Кто?
— Нуэстра Сеньора. [34]
Глава V
Наверное, Дороти и Лори сделали правильно, что не стали завязывать глаза Антоньо Руису, ведя его к месту своего базирования. Он не видел абсолютно ничего, равно как ничего не понимал. Его необычное состояние отражалось в глупой улыбке, которая на благородном лице выглядела нелепым мазком сумасшедшего художника. Такой же ненормальный, наверное, самовольно влез чинить его мозги и что-то там напутал, не туда загнул, не то привинтил. Похоже, что и жрицы подверглись вмешательству полоумного мастерового или недоучки-черта, который последнее время что-то частенько заставлял поминать себя. "Как, черт возьми, они могут разговаривать по-испански?.."
34
Нуэстра Сеньора — Владычица.
После десятиминутного перехода по густым зарослям жрицы вышли на небольшую поляну. Антоньо, раздвигая колючие ветки кустарника, шагнул следом.
Под ногами журчал быстрый прохладный ручеек. Он, словно спасаясь от погони, норовил быстрее пересечь открытую местность и прятался на противоположной стороне в толстых корнях деревьев. Над ним кружили огромные стрекозы, а ещё выше них шло беспрестанное движение гигантских бабочек. Их было так много, что Антоньо почувствовал на лице освежающие потоки воздуха от сотен бархатистых крыльев. Середину поляны заняли несколько секвой; обвитые плющом и лианами, они являли собой подобие некоего жилища. Подтверждением тому служило овальное пространство в сплошной стене зелени, которое явно служило входом хозяевам.
Девушек было около десяти. Они расположились возле шатра — вольные как ветер, своим присутствием оправдывая сказочность этого дивного места. Антоньо, перешагнув через ручей, оказался в неведомой стране, населенной до боли знакомыми грезами пылкой юности; сколько раз он предоставлял возможность своим задумчивым глазам, ещё смотревшим из детства, видеть подобную картину; сколько раз он протягивал руки к ослепительно красивой охотнице, приручившей дикого зверя, заставившей его служить себе.
Девушек было много, и все они были похожи, но он сразу узнал ту, что грезилась ему лунными весенними ночами, вышибая первые слезы незнакомого, но манящего чувства, в сладкой истоме порой доводящего до отчаяния. Да, это была несомненно она — полулежащая на зеленом ковре дочь природы; и все отдавали ей дань: птицы пели песни, бабочки живым опахалом перебирали длинные волнистые
Сердце Антоньо замерло, когда она повернула голову в его сторону. Сейчас он увидит глаза, которые постоянно ускользали в его видениях, поймает жест нежной руки, царственно приглашающий приблизиться. Вот они два бездонных коричневых омута, манящие к себе, приказывающие броситься в их томные глубины и не возвращаться никогда, найдя в них покой, блаженство и счастье, отдав за это сердце и душу. Какой усладой для него было окунуться в эти желанные воды! Но он едва достиг поверхности.
Из бездны карих озер выплеснулась жгучая волна, поднимая со дна тяжелые воды кипящей ненависти и презрения. Антоньо вздрогнул, ему стало страшно, и он усилием воли вернул себя к реальности. Это была его сказка, и он, так давно жаждущий оказаться в ней, вступил в неё слишком поздно; глаза смотрели не из детства и даже не из юности, они принадлежали тягучей зрелости, которая не выпускала их из своих липких объятий. И зрелость напомнила ему, что дверь в заветную мечту наглухо закрыта; а увидел он лишь призрачную занавесь, сотканную юношескими грезами, которая вдруг превратилась в зеркало, показав ему усталого солдата с печатью обыденности на лице и серые утомленные глаза.
Но не только себя увидел Антоньо. Похолодев от ужаса, он смотрел, как меняется его лицо, жутко вытягивающееся в резкие черты Диего де Арана, расплываясь в надменную гримасу Мартина Сармьенто, ссыхаясь в непроницаемую маску дона Иларио; он увидел, как растет его челюсть и выдвигается вперед, роняя слюни к кривым лапам. И все это был он, испанец, пришедший сюда непрошеным гостем, уничтоживший тысячи мирных жителей, убивший женщин и детей. По ту сторону зазеркалья на него смотрели карие глаза, видя в нем двухсотголового ненасытного зверя, питающегося людскими душами, запивающего их кровью.
Антоньо опустил голову.
Олла вскочила на ноги. Грудь тяжело вздымалась, а на бледном лице горели два ярких угля, готовых испепелить этого зверя в образе человеческом.
Кили тоже оказалась на ногах, внимательно всматриваясь в человека, который так напугал её подругу. Аура над его головой почти сливалась с небом и была чистой. От него не исходила та темная энергия, как у других похожих на него людей. Кили, успокоившись, мягко опустилась на лапы.
Джулия тоже встала, легонько поглаживая Оллу по волосам.
— Успокойся, девочка. Этот человек больше не опасен. Ты вправе ненавидеть его, но он — пленный и может, я уверена в этом, оказать нам помощь.
Затем Антоньо услышал мужской голос и чуть приподнял голову. В разговаривающем он не сразу признал бывшего переводчика испанского войска. Лишь спустя несколько секунд он понял, что индеец в красивой диадеме черных перьев — это Тепосо. Разочарованной ухмылкой в голове пронеслось: вот откуда они знают испанский.
— У вас кровь на рубашке, — сказала Джулия. — Вы серьезно ранены?
Антоньо, не поднимая глаз, покачал головой.
— Подойдите ближе и назовите свое имя.
Он, как во сне, сделал несколько шагов, отмечая про себя чистую и связную речь жрицы. "Нет, — устало и равнодушно подумал Антоньо, — это не Тепосо обучил их". Вопрос "а кто же тогда?" затерялся в дебрях раскаянья, горечи, сожаления и полнейшей опустошенности. Повинуясь какому-то велению свыше, он отыскал глаза той девушки и тихо сказал:
— Простите меня.
В его голосе не было просьбы, в нем отсутствовала мольба и даже не чувствовалось жалости к себе; но каждая буква кровоточила и было видно, что ему по-настоящему больно.