Посланники Великого Альмы (Книга 1)
Шрифт:
— Мы выполним первый наказ Дилы, — сказала Аницу, — восстановим свои силы, потому что мы нужны ей крепкие и здоровые. Мы будем помогать ей.
В темноте нельзя было различить высокую фигуру Аницу, но детям она представлялась сейчас стоящей. Все знали, что она готовилась стать жрицей по достижении пятнадцатилетнего возраста. Три года отделяло её от этого важного в её жизни события. Три года и пропасть случившегося почти навсегда перечеркнули цель её жизни.
— А как выглядел тот солдат? — спросил Тамелун, который ближе всех был к Аницу.
— Он
— И от Литуана.
— Да, и от Литуана. Он жив, живы и другие жрицы. И напрасно солдаты хотели перехитрить их.
Раздался смех, и дети, радуясь за уцелевших, заговорили, перебивая друг друга.
Едва рассвело, а Антоньо был уже в храме. Гонсало Муньос приспособил жертвенник под очаг, на котором дымился мясным ароматом большой котел. Еще один, такой же, стоял рядом. Стражник выудил из него мясо и с аппетитом чавкал.
Антоньо разложил на каменной скамье два десятка суповых чашек, предложив Муньосу кормить детей наверху.
— Ты встанешь у дверей, а я буду выводить их по двадцать человек.
— Хорошо, сеньор, — сказал пожилой стражник и добавил: — У вас доброе сердце.
Когда Муньос насытился, Руис разлил по чашкам бульон и, сдвинув плиту в сторону, спустился вниз. Подсвечивая себе факелом, он отыскал глазами ту девочку, которой ночью передал вести от Джулии и Литуана. Он хорошо запомнил её — высокую и более взрослую из всех, и сразу узнал. Но так старательно заученные фразы вылетели у него из головы. Единственное, что он помнил, это были слова: я друг, Литуан, Дила.
Он улыбнулся девочке и сказал:
— Я — друг.
Она встала, закивала головой… и неожиданно обняла Антоньо, тихо всхлипывая у него на груди.
— Ну, ну, успокойся… Все хорошо.
По щеке скатилась слеза и затерялась в мягких волосах Аницу, которые он нежно поглаживал рукой.
Индейская девочка плакала на груди испанского солдата, разрушившего город, унесшего тысячи жизней. А он, обнимая худенькое тельце, ронял слезы, проклиная себя, всех своих товарищей и первооткрывателя Нового Света…
Дети, шумно дуя на горячий бульон, пили его мелкими глотками, бросая взгляды на высокого солдата, который видел Литуана и саму Дилу. Правда, он не показался им таким высоким, каким описывала его Аницу. Он сидел подле них сутулый с седой прядью, падающей на покрасневшие глаза.
Гонсало Муньос только ахнул, когда увидел вылезшего из подземелья Антоньо. Не иначе как сам дьявол явился ему под землей, подумал стражник, сокрушенно качая головой.
Не узнал его и Кортес, вскочивший с гамака при виде ссохшейся фигуры друга. А Химено де Сорья приказал ему тотчас же лечь.
— Нет, доктор, единственное, что мне сейчас нужно, это прохлада в тиши уединенной лужайки.
И он ушел, резко ответив Кортесу, который собрался было проводить его, что хочет остаться один.
— Похоже, что-то случилось, — сказала Лори Фей Грант.
— Ничего. Все нормально. Они только что поели.
Лори облегченно вздохнула.
— Слава Богу! Тогда зачем ты надел эту маску? Выброси её, она тебе не идет. И сними парик. Клыков у тебя, случайно, нет? — она наклонила голову, дурашливо пытаясь заглянуть ему в рот.
Антоньо улыбнулся, показывая ровные, белые зубы.
— Несварение? — догадалась Фей. — Это мы мигом вылечим.
— Не вздумай, Тони, принимать что-либо из её рук. Эта ведьма подмешает тебе приворотных кореньев, а я сама на тебя виды имею. Пойдем, Дила-лай ждет уже давно. И улыбайся, приятель, улыбайся, а то Литуана, чего доброго, хватит удар.
И опять в лагере жриц было все, как вчера; и снова Антоньо увидел ту девушку. Но в этот раз она не убежала, даже на несколько мгновений задержала на нем взгляд.
Сейчас Олла гнала от себя мысль, что этот человек — испанец, причинивший столько горя. Он теперь помогал, или, по мнению Оллы, искупал свой грех перед Богом. Бог, может быть, простит его, но она — никогда! Хоть он и не был сейчас похож на воина — в широкой белой рубашке и высоких сапогах, но все же ей чудились на нем блистающие доспехи, сплошь забрызганные кровью её братьев и сестер. И ничего не значили его большие серые глаза, в которых застыла усталость; и нервные руки, не находящие себе места; согбенная бременем содеянного фигура тоже не претендовала на снисхождение и тем более прощение. Но все же весь его облик целиком рождал в глубине души некое подобие жалости.
Жалости?! Оллу даже передернуло от невольного доискивания в этом человеке чего-то положительного и оправдательного. "Да, именно жалости, брезгливо вывела она формулировку своих наблюдений. — Он жалок, его никчемная жизнь закончена, пусть даже он раскаялся. Неужели он сможет жить дальше, нося в себе неподъемный камень вины? Да, он вдвойне жалок, потому что ему приходится общаться с нами. И втройне жалок… Нет, — оборвала она себя, — хватит. Если разбираться в этом испанце до конца, то придется вспомнить, что он помог Литуану спастись, и мне помешает это ненавидеть его. Потом придется учесть его помощь в освобождении детей. Так можно и зауважать его". Олла покраснела от собственных мыслей и ошпарила испанца ненавидящим взглядом.
Антоньо, наконец, оторвал взгляд от девушки и перевел его на Джулию, подходя к ней ближе.
От внимательной Лори не укрылись ни те, ни другие глаза, и она многое прочитала в них. Положив руку на плечо Антоньо, с которым они были одинакового роста, она предложила молодому идальго сесть.
— Здравствуй, Тони, — поздоровалась подошедшая Джулия.
— Ах, да… — он досадливо махнул рукой. — Простите меня. Здравствуйте.
— Плохо спали?
— Да, неважно.
— Вчера я не заметила твоей седой пряди. Она тебе к лицу.