После долго и счастливо

Лиезе Хлоя

Я моргаю, пребывая в абсолютном шоке, и Эйден продолжает.

— Я работаю над тем, чтобы убедить потенциальных инвесторов на частичное финансирование, чтобы люди, не имеющие финансовых возможностей, могли попросить отсрочку в случае недостатка средств. Это может изменить… всё. Для нас, для студентов вроде меня в прошлом, терпящих такие сложности ради получения возможностей, которые они заслуживают. Так что… вот о чём были те тайные звонки. Прости, что я заставил тебя беспокоиться и создал странное впечатление этой скрытностью.

Приложение. Он разработал

приложение, чтобы помогать детям надрать задницу колледжу вне зависимости от их прошлого или ресурсов, если они хотят податься в бизнес. Мне почти хочется рассмеяться от облегчения. Но обида спешно нагоняет удивление и поглощает его полностью.

— Почему ты не хотел говорить со мной об этом, Эйден?

Этот вопрос повторяется раз за разом. Не так ли?

— Потому что, как я и сказал у психолога, я пытался сделать так, чтобы у тебя было на одну проблему меньше. Это была идея, мечта, и я понятия не имел, выльется это во что-то или нет, — он напряжённо удерживает мой взгляд. — Что, если бы я обременил тебя этим, показал, насколько я этим увлёкся, а потом потерпел провал?

— Тогда ты бы шёл к мечте, пытался, провалился и научился чему-то, а я бы тебя поддержала.

— Наблюдая за моим провалом, — бормочет он. — Таща на себе это бремя.

Я закатываю глаза.

— Да брось, Эйден. Ты и прежде терпел провалы. Это меня не испугало и не прогнало прочь, так?

Он отрывает крохотный кусочек сыра от пиццы и наклоняется, чтобы скормить его Огурчику, при этом вскинув бровь.

— В чём это я провалился?

Уф. Мужское высокомерие.

— Ну… ты не умеешь вешать картины. Прям вообще. А я хотела здоровенную стену с фотографиями. Ты не умеешь играть в шарады, даже если бы от этого зависела твоя жизнь. Ты, типа, худший на свете игрок в шарады. Ты слишком буквален, и никто никогда не понимает, что ты там изображаешь руками. Ты не можешь вырастить розы — пытаешься каждый год, а они всё мрут и мрут…

— Окей, — он залпом выпивает воду, будто мечтает, чтобы это было вино, которое он ответственно пьёт по глоточку. — Спасибо, что перечислила мои различные личностные недостатки. Я имел в виду нечто крупное. В плане работы. В плане обеспечения.

— А. Так дело в твоём члене… то есть, в твоей работе.

Его лицо белеет. На кухне воцаряется тишина.

— Что? — спрашиваю я, поднимая кусок пиццы и откусывая. Редиска тоскливо смотрит на неё.

— Говоря, что моя работа сводится к моему члену, ты намекаешь, что всё дело в моём эго, Фрейя. Будто я пытаюсь что-то доказать.

— А разве нет?

Он резко выдыхает, будто я врезала ему кулаком в живот.

— Эйден, это была шутка, — которая, как и большинство задевающих шуток, слишком близка к правде. Эго мужчин в их работе всегда казалось мне отравленной потребностью в маскулинном признании.

— Да, я понял, Фрейя, — его голос звучит ровно. — Просто мне это не показалось смешным. Ты знаешь, что работа значит для меня.

— О, мне ли не знать, дорогой. Она была третьей в этом браке с самого Первого Бл*дского Дня.

На его подбородке

дёргается мускул.

— Я знаю, что слишком серьёзно отношусь к работе. Я знаю, что зацикливаюсь, ладно? Я и так чувствую себя дерьмово. Мне не нужно, чтобы кто-то заставлял меня чувствовать себя ещё хуже.

Я всплескиваю руками, отчего Редиска дёргается и спрыгивает с моих колен.

— Боже, и мы ещё удивляемся, почему мы не говорили? Стоит мне открыть рот. и я сразу заставляю тебя чувствовать себя дерьмово.

— Бл*дь, — он зажмуривается и делает глубокий вдох. — Ладно. Извини. Давай просто… отложим шутки о работе. И членах. И да, я признаю, что реагирую излишне чувствительно.

Я откусываю агрессивно большой кусок пиццы, жую и глотаю. Эйден открывает коробку, берёт себе ещё кусок и подкладывает пару ложек салата. И наш недавний спутник, неловкое молчание, снова с нами.

Поев ещё немного, я чувствую, что в ушах больше не звенит от обороняющейся злости, и понимаю, что вовсе не помогла нам этой подколкой.

Застонав, я тру лоб.

— Эйден, прости. Я переборщила. Я… я чувствую, будто работа заменила тебе меня, и поэтому подначиваю тебя по этому поводу. Сложно не воспринимать это на свой счёт. Будто ты хочешь работать вместо того чтобы хотеть меня.

Эйден долго смотрит на меня, потом опускает вилку.

— Мне нужно, чтобы ты это поняла.

Он встаёт в пространство между моими ногами, запрокидывает мне голову, чтобы я посмотрела на него, и крепко обхватывает моё лицо ладонями.

— То, как я в последнее время относился к работе, заставило тебя думать, будто ты перестала быть центром моего мира. Это неправильно, и я это исправлю. Потому что ты должна знать, Фрейя: всё, что я делаю — это для тебя. Я хочу дать тебе всё, чего ты заслуживаешь. Я хочу положить мир к твоим ногам.

Я кладу ладони на его запястья, глажу большими пальцами точки, где грохочет его пульс.

— Но я никогда не хотела весь мир, Эйден. Я хотела тебя.

Он смотрит на меня с таким искренним выражением, что моё сердце ноет.

— Хотела? — переспрашивает он. — В прошедшем времени?

Я смаргиваю слёзы. Я вообще не могу понять, чего я хочу, помимо одного — чтобы Эйден понял, чтобы я достучалась до его твёрдой черепушки, потому что если этого не случится, то у нас реально не осталось надежды, и мой муж знает меня намного хуже, чем я когда-то думала.

— Я бы согласилась жить в хлипкой картонной коробке, — говорю я ему сквозь слёзы, сдавившие горло. — Под дерьмовым ветхим мостом, имея лишь ту одежду, что есть на теле, лишь бы с тобой.

Его глаза тускнеют.

— Говоришь как женщина, которая никогда не знала нищеты.

— Да, не знала, — я сглатываю слёзы. — Но в последние шесть месяцев у меня была крыша над головой. У меня была мягкая кровать, отопление, вода и еда в желудке, но я не чувствовала комфорта, тепла и удовлетворения. Я чувствовала себя пустой, замёрзшей и одинокой, потому что тебя не было по-настоящему рядом, Эйден.