После измены (сборник)
Шрифт:
– Что значит «я не поеду»?! – возмутилась Самохвалова и для острастки показала кулак. – Кто тебя спрашивать будет? Сказала, поедешь, значит, поедешь. А не поедешь – задохнешься зимой.
Девочка с тоской посмотрела на мать, а потом низко опустила голову.
– Посмотри, – приказала Антонина. – Ну-ка, посмотри на меня.
Катька подняла глаза и, не мигая, уставилась на мать. Самохвалова, не отводя взгляда, взяла дочь за подбородок, отчего та задрала голову. Минуту помолчали, после чего Антонина Ивановна убрала руку и вышла из комнаты. Разговора,
Катя подошла к окну и прижалась лбом к стеклу: в песочнице сидел Алеев и следил за младшей сестрой. Чернявая девочка в белой кружевной косынке возилась в песке, выпекая куличи из разноцветных формочек. Периодически она садилась попой на грязный песок, а Ильдар терпеливо поднимал ее, ставил на ноги и аккуратно отряхивал платье. В ответ сестра злилась и бросала в него песком. Алеев уворачивался, а девочка приходила в бешенство и лупила Ильдара красным совком то по коленке, то по чему придется.
– Нельзя! – убирал ее руку брат и грозил пальцем. – Больно.
Девочка что-то отвечала по-татарски и снова плюхалась на землю.
Катька смотрела на одноклассника и не верила глазам: обычно подвижный, как ртуть, Алеев являл собой образец спокойствия и выдержки. «Ничего себе!» – подумала Катя и, одержимая любопытством, вышла на балкон.
– Куда ты? – не удержалась Антонина и выскочила следом.
– Ну ма-а-ама! – застонала Катька и попыталась покинуть балкон.
Антонина Ивановна встала напротив балконной двери и загородила проход.
– Ну что опять? – возмутилась девочка, пытаясь прорваться в комнату.
Антонина посторонилась и на всякий случай решила проверить обстановку. Увидев обитателей песочницы, она задумалась, какое-то время постояла, опершись на перила, а потом заявила:
– Шла бы ты на улицу, лето.
– Не хочу.
– А ты через не хочу. Соберись и выйди. Алеев вон с сестрой гуляет.
– Ну и что? – резонно заметила Катька.
– Ну и то! Лето пришло – выходи на улицу и дыши свежим воздухом, раз на море ехать не хочешь.
Девочка пожала плечами и уселась в кресло. Похоже, прогулки было не миновать. Когда мать ставила перед собой какую-то цель, она, как правило, ее добивалась. Антонина достала гладильную доску, включила утюг и притащила из ванны кучу пересохшего белья.
– Гладь тогда. Нечего зад отращивать. Села как у праздничка и ножки свесила.
Катька и ухом не повела.
– Я кому сказала? – грозно поинтересовалась Антонина Ивановна и звякнула утюгом о подставку. – Или гладь, или иди.
Девочка нехотя встала с кресла и объявила:
– Я гулять.
– Кто б сомневался, – не удержалась от того, чтобы не съязвить, Самохвалова. – Когда дело надо делать, сразу гулять.
– Я могу и погладить, – предложила Катька и с вызовом посмотрела на мать.
– Не надо. Обойдемся как-нибудь, – объявила Антонина и, послюнявив палец, проверила накал утюга. Слюна зашипела.
– Ну не надо, так не надо, – согласилась девочка и пошла обуваться.
Через минуту Антонина
Гулять было мучительно скучно. Сделав два шага в сторону песочницы, Катька одумалась и вернулась на прежнее место. Снова встала столбом и посмотрела на свои окна. Антонина отскочила в глубь кухни, но боевой пост не покинула, невзирая на долетающий до ее носа запах раскаленного утюга.
Появилась тетя Шура с озабоченным лицом, по привычке посмотрела на самохваловские окна и подошла к Кате:
– Ты чего тут?
– Гуляю, – объяснила девочка и почесала коленку.
– Кто ж так гуляет-то? – изумилась Санечка и решительно изменила маршрут, направившись к самохваловскому подъезду. – Мать-то дома? – поинтересовалась она, не оборачиваясь, и исчезла в прохладной темноте распахнутых дверей.
Антонина, услышав призывный стук в дверь, даже не пошевелилась. Главная Соседка постучала еще несколько раз, но так же безрезультатно.
– Где мать-то? – взяла она в оборот Катьку.
– Не знаю, – лениво наврала та и уставилась себе под ноги.
Тете Шуре не оставалось ничего другого, как возобновить движение по прежнему маршруту. Девочка проводила ее взглядом и наконец-то решилась.
Алеев поднял голову, посмотрел на одноклассницу и призывно хлопнул ладонью по борту песочницы. Катька присела рядом, предусмотрительно расправив под собой платье.
– Караулю… – сообщил он Самохваловой и ткнул пальцем в сестру.
– Поня-а-а-атно…
Помолчали. Обоим было неуютно в присутствии друг друга, разговор не клеился: в школе они двигались по разным орбитам, хотя шесть лет отучились в одном классе. От Алеева Катька ожидала исключительно какой-нибудь пакости типа задрать юбку, подложить кнопку, обозвать и стукнуть. Ильдару подсевшая девица тоже была до крайности неинтересна: ни кожи, ни рожи, на носу – очки, и вообще малолетка.
Катька подняла с земли веточку, обломила тонкую ее часть и нарисовала на песке рожицу, после чего Алеева-младшая подползла поближе и, хихикнув, стерла рисунок ладонью.
– Еще! – скомандовала она и строго посмотрела на Катьку.
– Не получится. Песок сухой, – объяснила Самохвалова.
– Полей! – скомандовала сестра брату, и тот послушно вылил пол-лейки воды.
Катька взялась за дело и нарисовала сестре Алеева таксу. Девочке понравилось:
– Собак, – узнала она.
– Собака, – поправила ее Катька.
– Еще собак! – снова приказала алеевская сестра.
Самохвалова нарисовала лошадиную морду.
– Конь! – обрадовалась девочка. – Еще.