После меня
Шрифт:
— Я все еще способна назвать козла козлом, если я вижу, что это козел.
— Тебе этого делать не нужно. Больше уже не нужно. Тебя буду оберегать я, понятно?
Я слегка киваю — просто потому, что это легче, чем продолжать спор. Я устала. Сегодня был долгий и нелегкий день. Честно говоря, я очень хочу спать.
Ли притягивает меня к себе и целует. Целует крепким поцелуем, а не таким, каким целуют, желая спокойной ночи. У меня на секунду возникает желание сказать ему, что я слишком устала, но я ловлю себя на мысли, что переживаю о том, какой будет его реакция. Кроме того, мама всегда говорила, что мужчине и женщине никогда
Сентябрь 2008 года
— Как часто ты думаешь о смерти, Джесс? — спрашивает Эдвард.
Он сказал мне называть его Эдвардом, хотя формально его следует называть «профессор Дженкинс».
Паула, психолог управления образования, направила меня к нему, потому что решила, что я нуждаюсь в дополнительной помощи высококвалифицированных специалистов. Это просто такая вежливая форма заявления о том, что у меня не все в порядке с головой.
— Вы хотите, чтобы я дала вам откровенный ответ или же такой ответ, который мне следует дать вам в том случае, если я не хочу, чтобы вы думали, что я чокнутая?
— Лучше всего — это откровенный ответ, — улыбается он.
— Ну, тогда я скажу, что думаю о ней очень часто. Но ведь это естественно и разумно, не так ли?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, если человек думает о смерти, то тогда у него больше шансов ее избежать, ведь правда? Я имею в виду, что, например, детям говорят переходить дорогу так, как положено, чтобы их не задавил автомобиль. А это ведь тоже означает думать о смерти, не так ли? Просто люди называют это «быть разумным».
— То есть ты считаешь свои мысли о смерти чем-то вроде предохранителя?
— Да. Раз человеку необходимо быть осторожным, когда он переходит дорогу, то почему бы ему не быть осторожным, когда он садится на поезд или когда выходит из дому? Я не вижу никакой разницы.
— Именно поэтому ты не хочешь поехать в Манчестер?
— Людей в Манчестере убивают из огнестрельного оружия.
— Поэтому ты думаешь, что поехать туда — это небезопасно, да?
— Именно так.
— А если я скажу тебе, что молодые люди, которых застрелили в Манчестере в прошлом году — а все они были молодыми людьми, — были осознанно выбраны в качестве цели нападения? Они не были случайными жертвами.
Я пожимаю плечами:
— При такой стрельбе пуля может попасть в кого-то и случайно, верно?
Эдвард кивает и что-то записывает. Про меня уже, наверное, очень много чего поназаписывали. Сначала все время что-то записывала Паула, а теперь вот и Эдвард… Но это вовсе не означает, что теперь они знают и понимают меня уже лучше. Это означает, что они всего лишь думают, что знают и понимают меня уже лучше.
— Но ты не думала так до того, как умерла твоя мама, правда?
— Нет, не думала. Но это все равно как люди не бросают курить до тех пор, пока им не скажут, что у них рак легких. Это как сигнал тревоги, верно?
— То есть ты считаешь смерть мамы своего рода сигналом тревоги, да? Но ведь она умерла не в результате несчастного случая, не так ли? Она умерла от рака кишечника. Она этого предотвратить не могла.
— Еще как могла. Она могла стараться не есть мяса. Я больше не ем красного мяса, потому что если есть его слишком много, то это закончится раком кишечника.
— Ну, это точно еще не известно. Пока что есть только исследования, результаты которых связывают красное мясо с повышенным риском.
— Именно так. Об этом-то и идет речь — о риске. Я просто снижаю свой риск. Врачи только об этом все время и долдонят, не так ли? Не кури. Не употребляй алкоголя. Не ешь жирную пищу. Больше занимайся физическими упражнениями. Сгоняй вес. Все это снизит вероятность того, что ты умрешь. Вот только когда они говорят это, они считаются здравомыслящими, а когда я говорю то же самое о других вещах, меня считают ненормальной.
Произнеся эти слова, я скрещиваю руки на груди. Эдвард ничего не говорит. Я думаю, что, возможно, убедила его в том, что права.
Воскресенье, 28 августа 2016 года
Только когда она почти не прикасается к обеду, я обо всем догадываюсь. Она кое-как справляется с йоркширским пудингом, но когда я ставлю перед ней говядину, выражение ее лица становится таким, как будто ее вот-вот вырвет. А еще она бледная, со слегка осунувшимся лицом. Ее лицо раньше никогда не казалось мне осунувшимся. Еще на прошлой неделе я подумала, что она выглядит неважно и не ест столько, сколько обычно, но сейчас она уже вообще почти ничего не ест. Она режет мясо на кусочки и гоняет их туда-сюда по тарелке, но не съедает ни одного. Я вижу, как Ли встречается с ней взглядом и поднимает бровь. Она еле заметно качает головой.
Я решаю, что с моей стороны будет очень даже гуманно помочь ей выкарабкаться из данной неловкой ситуации.
— Ой, Джесс, почему ты мне ничего не сказала?
Я кладу свои нож и вилку на стол и, быстро обойдя вокруг стола, убираю стоящую перед ней тарелку и уношу ее. Вернувшись, я смотрю на Джесс и на Ли, и у меня начинают литься слезы.
— Я очень-очень рада за вас обоих, — говорю я, а затем, наклонившись, обнимаю Джесс и тут же звонко целую Ли в щеку. — Вы, должно быть, на седьмом небе.