После нас - хоть потом

Лукина Любовь Александровна

–  Обнаглели лешие!
– сказал обиженно синеглазый красавец Докука.
– Мало того, что сами шубу наизнанку носят, так еще и других выворачивать заставляют! В лес войдешь - переобуться изволь, с левой ноги на правую…

–  А не переобуешься?

–  А не переобуешься - перетемяшат [28] поленом, отволокут в чащу да и бросят. Выбирайся потом… Это у них теперь «лесом обойти» называется. Совсем стыд утратили. Дерево вырубить - шесть берендеек им выложи…

–  А не пять?
–

усомнился Кудыка.

–  Пять? В том-то и клюква, что шесть…

Несколько мгновений Кудыка сидел неподвижно. Остолбуха нашла. Медленно повернулся к храбрам.

–  А вы-то что ж, дружинушка хоробрая?
– упрекнул он их с горечью.
– Нет, чтобы взять да и очистить лес от погани от этой… единым махом…

Те насупились, крякнули.

–  Очистишь тут, как же!
– проворчал степенный Чурило.
– Думаешь, боярину нашему ничего от них не перепадает? От леших-то…

Наивный Плоскыня ахнул тихонько, с ужасом глядя на храбра. Кудыка же с досады чуть не плюнул.

–  А ежели князь узнает?
– подмигнув, тихонько спросил Докука.

–  Князь?..
– Чурило приостановился и царапнул искоса недобрым взглядом пьянчужку за дальним концом стола.
– Сказал бы я тебе, да лишние бревна в стенах есть…

Примолкли, нахмурились. Потом налили по второй и выпили кстати за здравие князя теплынского Столпосвята со княгинею.

–  И земля вон намедни тряслась… - вздохнул удрученно молодой курносый храбр, именем Нахалко.
– С терема боярского маковка упала…

Древорезы встревожились.

–  Котора маковка?

–  Правая…

–  А-а… - Покивали, успокоились.
– Ну, это капель не на нашу плешь… За правую мы не ответчики…

В этот миг на дальнем конце стола наметилось движение. Оглянулись и увидели, что пьянчужка, упершись широко расставленными руками в дубовую столешницу, пытается встать. Бровь - заломлена, глаз - поперек.

–  Кто… бревно?..
– осведомился он с угрозой.
– Ты… кого тут… бревном?..

Все ждали с любопытством, что из этого выйдет, но суставы у пьянчужки подвихнулись разом, и он вновь тяжко сел на лавку, взболтнув нечесанной головой. Так ничего и не дождавшись, вернулись к разговору.

–  Маковка… - усмехнулся Чурило.
– Хорошо хоть терем устоял!.. Земля-то на чем держится? На трех китах… Вот один из них, стало быть, хвостом плеснул, а в загривке-то - отдается… Ну и земля, знамо дело, колеблется… Она ж как раз на загривке у него и лежит. Не шутка, чай…

Скрипнули петли входной двери, и на пороге возникло облако пара, а в нем отмерзший Шумок. Словно бы и не битый. Весь, как всегда, переплюснутый, искривленный, только что щека и шапка - в инее. Торжествующе оглядел присутствующих.

–  Думали, помер?
– спросил он негромко, и личико его озарилось злодейской

радостью.
– А я вот взял да и пришел!..

–  Дверь прикрой, изверг!
– гаркнул желтоглазый хозяин.
– Кружало выстудишь!..

Шумок притворил дверь и, заметно приволакивая ногу, приблизился к онемевшим берендеям, сел.

–  Кто убивал, тот и поит, - объявил он, без стеснения беря ковшик, что поближе.

Остальные переглянулись, поерзали, посопели и, махнув рукой, кликнули хозяина, чтобы принес еще одну посудину.

–  Живуч, - скорее одобрительно, нежели осуждающе изронил Чурило.
– Пополам перерви - двое вырастут…

–  Это что!..
– пренебрежительно молвил Шумок, осушив полный ковшик и лихо обмахнув усишки.
– Вот на Ярилин день меня, помню, всей слободкой топтали…

–  Так ить… затопчем когда-нибудь… - жалостливо на него глядя, сказал Плоскыня.

–  Правду не затопчешь!
– гордо отозвался Шумок и разлил остатки вина по ковшикам.
– Выпьем за правду, берендеи!.. Правдой свет стоит…

Все несколько одеревенели от такой здравицы. Чурило - так даже поперхнулся.

–  Стоит… Рушится он, а не стоит! Девать уже некуда правды твоей!..

И опять вовремя вмешался молодой Нахалко.

–  А вот еще сказывают… - таинственно понизив голос, торопливо заговорил он.
– Из преисподней навьи души на белый свет вылезать начали… Мертвецы то есть…

Все вздрогнули и уставились на курносого храбра.

–  Это как?

–  А так. Открывается, сказывают, в земле дыра и лезет оттуда такой весь черный, чумазый и с кочергой…

–  Так какие же это мертвецы?
– возмутился Докука.
– Если с кочергой - значит бес!.. Про хвост ничего не слыхал? Хвост-рога были?..

–  Да нет, точно мертвецы!
– зардевшись, горячо заспорил курносый.
– Признали одного сволочане… Согрешил он когда-то против солнышка, ну и сбросили его, значит, волхвы прямиком в преисподнюю… А он, вишь, обратно вылез…

С дальнего конца стола послышался внятный смешок, и все, кроме припавшего к ковшику Шумка, опять обернулись. Пьянчужка сидел, подперев по-бабьи щеку, и глумливо разглядывал бражников.

–  А в хрюкальце?
– грозно спросил Плоскыня.

Пьянчужка не ответил, но внимание сосредоточил теперь на нем одном. Аж колебался, болезный, как отражение в воде, до того начекалдыкался. Плоскыня крякнул негодующе и отвернулся.

–  Вот она, правда-то!
– возликовал тем временем Шумок, пристукнув по столу донышком повторно осушенного ковшика.
– Еще и мертвецы из-под земли лезут! По всему видать, последние времена настали…

–  Да ты погоди… - остановил его рассудительный Кудыка.
– Волхвы-то что говорят? Что никакого конца света не будет…