После свадьбы жили хорошо
Шрифт:
На какой-то миг Леше захотелось сбежать вниз по ступенькам, вынести графин во двор и всем рассказать правду. Пускай знают. Пускай сами попробуют и удостоверятся.
Он посмотрел сверху на баб, на всю длинную очередь с ведрами. Знакомые фигуры, знакомые лица. Оживленные, усталые, сердитые. Лица со старческими морщинами, как из смятой бумаги. Каемка запекшейся пыли вокруг ртов.
Он вообразил, как они засмеются. И что говорить будут, вообразил. Наяву, отчетливо услышал их голоса, причитания, хихиканье.
Ведь они не поверят.
Они добрые и относятся к нему ласково, благодушно и все-таки
А вдруг то же самое происходит со Степаном Авдеичем? Вдруг он очутился в Лешином положении? Он давно не такой, как чудится этим бабам, и соседям его, и всем знакомым… Он изменился, а люди этого не заметили. И Степану Авдеичу неловко и трудно, как трудно Леше, и он чувствует себя одиноким?
Это может быть. И тогда все сложнее, серьезней.
Наверное, самое плохое не в страхе заключено. Не в том, что боятся люди, звери, деревья и птицы.
Самое плохое, когда друг дружку не понимают. Когда нет языка у людей и деревьев. У человека с человеком нет языка. Оттого и страх появляется, и тоска, и бессилие, и одиночество. Все те слепые чувства, которые ставят Лешу в тупик. И не только Лешу…
Возможно, завтра он будет иначе думать. Завтра старые загадки повернутся другой, неожиданной стороной. И появятся новые загадки. Им нету числа. Они, как цепочка, тянутся из завтрашнего дня в послезавтрашний, дальше, дальше. В бесконечность тянутся.
Но они разрешимы.
Понять — это значит добавить что-то свое. Не просто узнать, увидеть, услышать, а свое добавить, собственное. И тогда не страшно, тогда можешь разговаривать со всеми живыми в мире…
Леша поставил графин на прежнее место, чтоб ничего не было заметно, запер терраску и пошел, размахивая красными струбцинками, обратно к детскому дому.
На Парковой улице все еще стоял мотоцикл. Когда осталось до него несколько метров, Вильям Козлов шевельнулся на сиденье, привстал и легонько толкнулся ногами. С выключенным мотором, неестественно тихо, беззвучно, мотоцикл поплыл навстречу Леше и затем повернулся мягко, заслонив дорогу.
Подходя к дому, Наталья услышала, что в комнатах ревет гармонь. Завывает и рявкает, как зверь лесной. Значит, вернулся отец из очередного похода и отводит душу. Может, подождать, не попадаться ему на глаза? Самой Наталье тоже сейчас муторно.
Она свернула незаметно к сараю; там, в кустах лопоухой смородины, прятался еловый шалашик, сделанный для младших сестер. Они здесь играли.
Наталья пролезла в шалаш, села на дощечку, заменявшую стул. Сестренок не было. Наверно, убежали к соседям, покуда отец бушует.
В зеленом игрушечном доме было тихо, красиво. Земляной пол сестренки старательно подмели. Расстелили газету на перевернутом ящике, поставили консервную банку с золотыми одуванчиками. Разложили цветные стеклышки, фантики.
Сюда, в этот шалаш, Наталья приходила плакать. Никто на целом свете не знает, что Наталья иногда плачет, как все обыкновенные люди. Даже сестренки не подозревают. А Наталья плачет. Порой бывает невмоготу, не спасает боевой характер, не спасают выдержка и физические упражнения по системе
Наталья уперлась локтем в ящик, положила голову в ладони. Защипало глаза, сами собой потекли слезы. Наталья плакала обо всем сразу. О том, что произошло у нее с Вилькой Козловым. Не смогла отказаться, когда подрулил нахальный Вильям на мотоцикле, начал говорить комплименты — пошлые, наглые, но почему-то приятные… И обнять себя позволила. А ведь это жутко, так жутко… Ничего не боялась прежде, а этого боится. Аж цепенеет вся… Плакала Наталья о том, что все больше и больше забот наваливается. Без матери очень худо. Все домашнее хозяйство держится на Наталье, подрастают сестренки, надо за ними следить, воспитывать. Вдобавок война с дедом, ссоры с отцом. Школьное учение. Балетная студия. И окаянный этот Вильям в придачу — вдруг не отвяжется, паразит. Закружит совсем голову… Плакала Наталья о том, что не перестает в доме взвизгивать и рычать гармонь. Шибко разгулялся отец. Сквозь каменные стены продавливается музыка.
В общем-то, из-за этих каменных стен все началось. Сгори они, подлые… В недобрый час придумал отец строить новый дом. Широко размахнулся: дом из кирпича, восемь на десять метров с мансардой. Мечтали родители, как будут вольготно жить, как начнут комнаты сдавать, наживаться…
Пять лет миновало, а дом не достроен. Голый, красный с желтыми рябинами, нелепый, торчит на краю поселка, будто конюшня. Сожрал все семейные капиталы, матери жизнь испортил, отца замучил. И только дед радуется, расхаживая по нештукатуренным комнатам, щупая корявые, занозистые перегородки.
Когда начали строиться, мать уволилась с завода. Зимой перебивается на временных службах, ранней весною — прощайте, мои дорогие, — летит на юг работать официанткой на курортах. Денежно, видите ли. Деньги, деньги… Из-за этих денег свихнулась, выпивать научилась, с отцом ругается, как вокзальная побирушка. Отец тоже сшибает деньгу. Регулярно налаживается в походы по деревням, чинит телевизоры. Теперь даже в захудалых деревнях телевизоры, но мастеров-специалистов мало еще, и отец пользуется этим. Он самоучка, никакой не специалист, чинит любой телевизор наугад, халтурно… Бывает, гонят его с позором из деревни. Второй раз не возвращается в те места, где однажды починку произвел. Боится. А домой приезжает мрачный, всех ненавидящий. Шибает от него сивухой. Ищет, на чем бы сорвать злость; другие мужики в такой момент дерутся, ломают мебель. Отцу жалко крушить свое барахло — хватает щелястую, старую гармонь и рвет ее, дергает… Изливает душу.
Даже дед исчезает тогда из дому.
Обо всем этом плакала Наталья, сидя в шалашике и дожидаясь, когда можно будет вылезти. Здесь хорошо было, среди бедных сестренкиных игрушек. Чисто, красиво. Почти как на сцене. Почему тянутся люди к искусству, к театру? По красоте соскучились… Плывут на сцене маленькие лебеди в кружевных чепчиках, нежная мелодия несет их и кружит; фанерные декорации выглядят прекрасней, чем настоящий лес, искусственная вода — голубее и чище. Выходит принц. Стекляшки на его жилете сверкают, бриллиантовые. Лицо вдохновенно. Смотрят на это люди и забывают о нестираном белье, домашних ссорах, пьянстве, деньгах, недостроенных домах восемь на десять метров…