После свадьбы жили хорошо
Шрифт:
Ну ладно. Понюнилась, хватит, пора и честь знать. Сестренки неизвестно где ошиваются, обедать давно пора, дела не терпят. Сегодня весь распорядок порушился. Нельзя, подруга! Вставай, борись. Если не прекратит отец свои загробные рыдания, придется воздействовать. Отец, конечно, с позиции силы будет разговаривать, но ничего, и это перенесем. Не первая зима на волка.
Наталья выбралась наружу. Потерла щеки, устраняя следы горючих слезынек. Сделала приседание. Вдох, выдох. За штакетником, на дороге, мелькнуло белое что-то… Мамоньки, шлем Вильки Козлова! Не уехал, проклятущий. Стережет. Прячется в засаде, как ястреб; понимает, что не способна
Мамоньки, караул…
Опять, опять охватывает столбняк, безволие, сладкая апатия, тянет к нему, ироду нахальному, тянет, будто вниз головой с плотины… Что ж с ней такое? Что это делается, люди?! Рычит в доме, визжит и взлаивает гармонь, и не слышит ее Наталья; облака текут вечерние, сосны качаются, не видит их Наталья. Время идет. Не замечает его Наталья. И не стряхнуть, не сбросить с себя наваждение, горячий, ненасытный дурман…
В пролете ветвей, будто в конце длинного коридора, видит Наталья черно-блистающий мотоцикл, рубашечку клетчатую и шлем Вильки Козлова. Кто-то приближается к Вильке. Неуверенно приближается. Это чудак Леша Карасев, вот кто… Бывший жених, смешное, беззащитное существо. Натальино детство. Хотел сегодня заступиться, подбежал, заволновался. И помешал Наталье. Помешал, потому что совсем не желала она расставаться с Вилькой; прекрасно было стоять, обмирая от неизведанной жути, чувствовать влажную грязную руку на плечах…
Вильям Лешу окликнул. Тот послушно и тихо отвечает. Головой замотал.
Вильям не спеша дотянулся рукой до Лешиной пограничной фуражки, щелчком ее сшиб. Ухватился за Лешины волосы и рванул вниз, коротко, хрястко ударил Лешиным лицом о свое колено.
Изумленный детский вскрик донесло до Натальи.
Она невольно и протяжно охнула, прикусив губу. Она не поняла еще, только вся ощутила удар. Будто ее ударили.
Леша закачался, но встал, откинувшись. На лице ничего не заметно, бледное лицо, как пятно. И вдруг двинулся на Вильяма. Опять протянулась рука, удар, и Леша упал.
И вновь будто слабый вскрик услышала Наталья. И это было непереносимей, пронзительней всего. Наталью саму били в детстве и теперь; она помнила, что это такое, и не могла выдержать, когда били других, маленьких. Она кидалась под руку, если отец замахивался на сестренок. Она себя подставляла, и это было легче.
Ничего не сознавая больше, метнулась она к дороге.
Леша вновь поднимался, лицо искаженное, в размазанных полосах крови. Упрямо, упорно двинулся к Вильяму. Он всхлипывал и трясся, боль и страдание рвались из него, кричали, но глаза смотрели на Вильяма со взрослой прицельной ненавистью.
Было понятно, что он поднимется еще, еще, и нельзя его останавливать.
По соседству с Парковой улицей в проезде Космонавтов и днем заметно было суматошливое, небудничное оживление. К вечеру же, после конца рабочей смены, поднакопился народ в проезде Космонавтов, и первая трезвая гармонь заиграла вполголоса. Свадьба заваривалась тут.
Любопытные свадьбы играют в поселке. Смешанно-современные. Кое-что взято из деревенских обычаев: например, застолье на открытом воздухе, в палисаднике; обилие бумажных цветочков и яростно-звонких галантерейных лент; ряженые гости с набеленными, размалеванными лицами, мужики в сарафанах, бабы в солдатских галифе под раскрытыми зонтиками. Кое-что из городских манер уловлено: короткая нейлоновая фата у невесты и свежая розочка в белой перчатке; дипломатически строгий костюм жениха; непременная «Волга», шелково подкатившая новобрачных;
Третью свадьбу за месяц справляют в поселке. Вообще зачастили свадьбы: не засиживаются парни в холостяках, не томятся девицы на выданье. Едва паспорта получены, как хлопает по ним квадратный семейный штампик. Не задерживается молодежь. Подается во взрослые ускоренным процессом. Говорят, это естественно теперь, закономерно. По-научному называется акселерация.
Третью свадьбу играют за месяц, а никому не приелось это празднество. Взбудоражены соседки, тащат в дом жениха разменную посуду и табуретки, помогают на кухне и в комнатах, в палисаднике гомонят. Соседи-мужики, кто свободен, уже принарядились и толкутся возле калитки; гармонь обсели кружком.
Все интересно, приманчиво. Не только сама грядущая свадьба завлекает, но и эти сборы, эти вот приготовления…
Обычно самым восторженным зрителем на свадьбах бывал Леша. Приходил всегда заранее, не только взрослых опережал, но и ребятишек, волновался, переживал, громче всех кричал «горько» — даже если в палисадник не пускали и ничего не оставалось, как на заборе висеть.
Любила подобные торжества и Наталья. Тоже не пропускала ни единого.
А сегодня разгорается свадьба, подваливает народ, и уже тесно в проезде Космонавтов, и проигрыватель на дереве приготовлен, динамики развешаны, вот-вот низвергнется мендельсоновский марш навстречу подъехавшим молодым, — только Натальи не видно, и Леша не появился.
Правда, свадьба этого не замечает, она крупно гуляет, массово.
Глава девятая
В потемках, вечером поздним добурили скважину. Добили безнадежное, неисполнимое, отчаянное дело. Как — не упомнит Степан Авдеич. Связно не расскажет… Вместе с Лидой рвали, тащили рычагом штангу; приехал детдомовский шофер, тоже дергал; истопника (хмельного) принудили помогать. Бабка за дедку, внучка за бабку — едва ли не полным коллективом детдома вытягивали завязший инструмент. Стервенели, ругались, ухали, как бурлаки.
Хвост выволокли, нос завязнул. Вдруг на полметра провалились в песчаное хлебово восьмидюймовые обсадные трубы. Опять вытаскивай под «Дубинушку»…
Неизвестно, справился бы с такой скважиной Степан Авдеич в одиночку. Даже в самые лучшие времена. Бывает, встречаются под землею сюрпризы, которых не предусмотришь. Фокусы разные и ловушки. Внезапно упрется ложка на последних метрах в гранитный валун — на-кась, выкуси. Или досверлишься до каверны, невидимой пещеры, пустоты в земном брюхе, — срывается штанга, обламывает хомуты, крепления, с гулом рушится вниз… Может, он и профессию-то собственную любил оттого, что она дремать не позволяла. Работаешь — будто в драку ввязался.
Уже при луне, волчьем солнышке, подтянули временную проводку, навернули насос. Выключатель цвиркнул.
Густая, наподобие масла, фырча, выстрелила из патрубка темная струя. Помаленьку начала выцветать. Пошла глинистая, табачная, желтая с мутью. И вот — чисто-стеклянная, с ледяными пузырями воздуха. Кончено. Баста.
Лилась наземь, посверкивая, затопляя взрытую ногами площадку, раскиданный инструмент. В холодной жиже стояли все, мокрые. Кричать сил не нашлось. Тихо любовались. Только фырчала стеклянная струя, плевалась брызгами, да жужжал голодным шмелем насос.