После свадьбы жили хорошо
Шрифт:
Дождь ли, метель, туман или мороз — все равно берется за дело. Дней, сактированных по причине погоды, не бывает. Шутит: «Матч состоится при любой погоде!»
О ценах с ним не торгуются. У него свои, не подверженные колебаниям расценки, он лишнего не запросит, но и убытку не понесет.
— Эт-та, значит, работа стоит пять рублей, — говорит он и сразу объясняет, почему не шесть и не четыре: — Кубометр грунта вынуть — эт-та два рубля. Теперь, значит, отвезти и на дороге раскидать — еще два. Грунт глинистый,
Или так объясняет:
— Эт-та, значит, свалить дерево стоит четыре рубля. Почему? Оно, глянь сюда! — как неудобно валять, видишь? Все в проводах, а тут забор, а тут яблони. Я отвечаю, если заденет. По частям буду валять, спускать на тросе. Оттого надбавка. И за высотные работы, когда, значит, я на высоте нахожусь и опасно — я, эт-та, рубль набавляю.
Обязательно договаривается:
— С обедом работаю или без? За твой обед, эт-та, скидываю рубль. Но — чтобы горячее первое и второе с мясом, сколько захочу.
Ест много, старательно, не стесняясь чавкать. Утирает со лба трудолюбивый пот. Добавки просит. В кармане всегда у него несколько крупных фиолетовых луковиц; обшелушивает и грызет их, как яблоки: «Полезно!»
После обеда заметно веселеет.
— Эт-та, берем тачку, кладем мусор! Ну, поехали!..
У тачки гигантская подъемная сила, навали тонны две — не скрипнет даже. Ваня впрягается в хомут, от страшного напряжения чернеет лицо, костенеют жилистые руки… Пропахивая землю двойным колесом, катится груженая тачка, прет, как танк.
— Вань, сколько можешь увезти?
— Эт-та, понимаешь, не могу сказать точно. Во, глянь сюда — ведь наклоняться надо, и у меня задние ноги оскальзываются. А то бы много увез!
Не курит, не пьет, не ругается.
Однажды на моих глазах корчевал здоровенный пнище — подкопался, обрубил корни, поддел вагой. Пень медленно поднялся, как медведь на дыбы, но тут вага хрупнула, переломилась, и пень с тяжким вздохом пошел назад, повалился Ване на спину. Я не успел подбежать. Ваня стал на четвереньки; обдирая спину, поднял на себя пень, отвалил в сторону. Сквозь разодранную рубаху темнели, наливаясь кровью, царапины на костлявой спине Вани.
И — хоть бы озлился, пустил выражение. Нет. Со смущенной ухмылкой осмотрел сломанную вагу.
— Эт-та, знаешь, не рассчитал… Во пень! Домкратом надо было.
Когда курят при нем, то норовит отвернуться, разгоняет дым ковшиком ладони. Мучительное выражение на лице: «Вредно ведь, гадость же… Как люди не понимают?»
Иногда после работы хозяйка подносит ему стаканчик.
— Не. Спасибо, не пью.
— Да немножко, Ваня. Уж как полагается…
— Не.
— Да почему же?
— Эт-та, знаешь, невкусно, и голова потом болит, и вредно. Я лучше супу тарелку или там пироги на праздник. Полезней.
Как-то
Но весною, когда приходится опрыскивать сады, спокойно ходит с желто-зелеными от яда руками, с заляпанным лицом. Рта не завязывает. Наглотается и детойля, и карболинеума, и прочей отравы.
— Ваньк, черт, осторожней!
— Не! — мигает желтыми ресницами. — Эт-та ничего… Наоборот, все микробы сдохнут.
После работы, вечером, с необыкновенной тщательностью отмывается. В холода, раздевшись до трусов, босиком стоя на снегу, намыливается, плещет водой — только пар идет.
Красил Забелкину дом, солидное строение, крытое шифером. (Краска синтетическая, тоже ядовитая, с чудовищным запахом; сам хозяин не решился красить.) Над верхней терраской, на коньке крыши воздвигнут у Забелкина деревянный шпиль — граненая палка вроде флагштока над государственным учреждением.
— Эт-та, палку-то будем красить?
Хозяйственный Забелкин насупился, долго прикидывал: как решить? На крышу взбираться нельзя: шифер подавишь. Спереди не влезть: лестница коротка. Опять же стекла рискуешь побить.
— Нет, — сказал Забелкин, — не будем. Хрен с ней, с этой палкой, она и так торжественно выглядит, без покраски.
Забелкин ушел в поселковый Совет, а когда вечером вернулся — недосягаемый шпиль сиял, как облизанный, зеленел свежей краской.
— Забрался?!
— Но.
— Дьявол, крышу попортил?! Я же приказал: не смей! За убытки высчитаю!
Однако и крыша, и стекла, и рамы оказались целехоньки; нигде ни царапины, ни следа гвоздей. Будто на ангельских крылах поднялся Ваня к недоступному шпилю.
— Как тебя туда занесло?!
— Эт-та, значит, секрет! — Ваня, перемазанный краской, глядел победно. — Думал я, думал — и придумал, как влезть. А то нехорошо. Люди посмотрят, скажут: не покрасил, не смог. Зачем про меня такое говорить? Я, эт-та, взял и покрасил.
У того же Забелкина углублял колодец на полтора метра. Дело жуткое: надо по горло в воде стоять да еще поднимать наверх бадьи с мокрым песком.
— Один берешься?
— Но.
— Давай помогу! — сказал Забелкин, расщедрясь. — Бесплатно помогу!
— Я, эт-та, лучше один.
— Сдурел?
— Лучше один. У меня способ свой… секретный.
Забелкин таращился, потом сообразил:
— Дура! Боишься — я секрет подгляжу? Пойду колодцы чистить? Это я-то, депутат?!
— А что? — с полнейшей серьезностью сказал Ваня. — Этим, значит, способом ба-альшие деньги заколотить можно. Прямо бешеные деньги, если взяться.