После третьего звонка

Лобановская Ирина Игоревна

Таня встала, потерла глаза и, не глядя на Виктора, вяло поплелась к выходу. Точно так же полусонно и неосмысленно она побрела от станции к поселку. Крашенинников наблюдал за ней с нарастающими беспокойством и тревогой. Он совершенно не представлял, что делать, как вести себя в нехорошей и сложной ситуации, в которой оказался впервые. Может, все обойдется... А если нет? Кто его когда-нибудь учил, как нужно обращаться с девушками? Самые необходимые и элементарные знания у нас всегда по фигу. До всего приходилось

доходить своим умом, а с мозговушкой у него, как известно, напряженка. Так дураком темным и помрет.

– Ты не знаешь случайно, - спросил Виктор, забирая Танину ладошку в свою, - как полностью звали Чука?

– Кого?
– изумилась Таня и на мгновение остановилась.

– Чука. Ну, помнишь, повестушка у Гайдара: "Чук и Гек". Так вот Гек - это, наверное, Геннадий, а вот как Чук?

Таня недоуменно наморщилась, пытаясь отгадать непростую загадку. Виктор, очень довольный, вышагивал рядом и посматривал по сторонам. Пусть отвлечется, иначе будет без конца зацикливаться на одном и том же.

– Ничего не придумала?
– справился он, выждав для порядка какое-то время.
– Плохо, Сорокина! Вы очень неважно подготовились к экзамену.

– Откуда ты знаешь мою фамилию?
– опять удивилась Таня.

– Подумаешь, бином Ньютона!
– усмехнулся Крашенинников.
– У Татки спросил. Как же нам быть с Чуком?

Таня засмеялась и развела руками.

– Тогда перейдем ко второму вопросу. Откуда эти строки: "Заплаканная осень, как вдова в одеждах черных, все сердца туманит..."?

– Ты здорово вырос в моих глазах!
– с уважением сказала Таня.

– Как?! Еще?! Да что ты говоришь? Невероятно, Танюша! Больше просто некуда!
– и Виктор в ужасе выразительно поднял руки над головой.
– Смотри, какая оглобля!

Таня снова засмеялась.

– Но почему в черных одеждах? Осень ведь не черная...

Виктор искоса взглянул на нее.

– С этим не поспоришь. Очевидно, больше относится к вдове. Авторское восприятие. Не напрягайся. Возможны варианты, пожалуйста:

Скинуло кафтан зеленый лето,

Отсвистали жаворонки всласть!

Осень, в шубу желтую одета,

По лесам с метелкою прошлась.

Больше устраивает? Кедрин.

– Ну, Витя...
– жалобно сказала Таня.
– Ты окончательно подавил меня своей эрудицией. Это просто невежливо и некрасиво!

– Есть немного, - честно подтвердил Виктор.
– Только не эрудицией, а памятью. Эрудиция здесь ни при чем. А мы уже пришли!

Виктор достал ключи. Дом показался ему каким-то родным и близким.

– Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом, - пропел Виктор перед дверью.
– Не мешало бы придумать пароль. Если вдруг я отлучусь ненадолго, что мне произносить для тебя, вернувшись? "Ваша мама" - банально, "почтальон Печкин" -

тоже... Может быть, "скажите, как его зовут?" И ты скажешь. Если, конечно, не перепутаешь меня с каким-нибудь своим другим прихехешником.

И дернуло же его за язык! Таня вздрогнула, лицо у нее снова испуганно вытянулось, левый глаз закосил.

– Куда ты собираешься уходить? Я одна без тебя тут ни за что не останусь!

Пошло-поехало! Чурбан, сам виноват!

– Все, закончили! Отбой!
– распорядился Виктор.
– Я никуда уходить не собираюсь. Шутки у меня просто дурацкие. И песни тоже. Кто это написал: "Вы просите песен: их нет у меня!"?

– Ну, это я как раз знаю!
– заявила Таня.
– Ты слишком низко опустил планку.

– Значит, по новой поднимем на недосягаемую высоту, - Виктор стал разгружать сумку.
– Мой лапки, а я буду вскрывать наши банки и резать сыр.

– А твои лапки в мытье не нуждаются?
– Таня села поближе к включенной батарее, не раздеваясь и сжавшись в комочек, пытаясь побыстрее согреться.

– Стерильные от рождения, - Виктор опустился на пол возле нее и начал растирать ее пальцы.
– Ну, что с тобой? Ты вся дрожишь... Ни леса не хочешь, ни красоты, ни гулянья... А ведь дождя как раз нет...

– Потом, - тихо отозвалась Таня и вновь опустила голову ему на плечо.
– Ты сделай все без меня, ладно? Очень хочется есть...

Она долго не могла наесться и вместе с Виктором напилась, наверное, впервые в жизни. Он посмеивался, скрывая тревогу и замечая с несмелой просыпающейся надеждой, как Таня потихоньку розовеет, снимает с себя теплую кофточку, начинает улыбаться.... А желтые глаза затягиваются туманной поволокой легкой одури и беспамятства.

– Да ты, родная, оказывается, пить здорова! По-моему, тебе достаточно. Давай на сегодня завязывать, - сказал, наконец, Виктор, наклонившись к ней.
– Женский алкоголизм - страшная штука! И неизлечимая, заметь.

– Ну надо же, сколько ты знаешь...
– протянула Таня.
– С виду и не скажешь.

Ее совсем разморило и клонило ко сну: веки смыкались, а ладони с невероятным трудом поддерживали отяжелевшую мордашку под подбородком. И тут Виктор с ужасом сообразил, что ей нельзя было давать пить. Нет, он все-таки законченный кретин! У него похолодели руки, и утешало только одно, если это можно было назвать утешением: пьяная Танька неспособна заметить его испуга. И ведь не спросишь у нее ничего! Если только так, невзначай поинтересоваться... Но и того сделать не удалось: едва добравшись до чердачка, Таня рухнула на диван и моментально заснула, уткнувшись носом в стену. До утра она опять не пошевелилась - как ей только удавалось?
– и тихонько блаженно сопела, удивительно довольная и спокойная.