После всего. третья книга стихов (посмертная)

Кнорринг Ирина Николаевна

14-XI-24

Сфаят-Бизерта

ПОРТРЕТ

Старая, как мир, старушка. День деньской с утра ворчит, Косо смотрит на игрушки, На веселые лучи. Звонкий шум ей режет ухо, Яркий свет глаза слепит. Смотрит холодно и сухо, Неохотно говорит. Надоел ей мир лукавый, Опостылела земля. Ноют хрупкие суставы, Кости старые болят. Лишь порой, сверкнет, как знамя, Как неотвратимый бред, Что за хмурыми плечами Только восемнадцать лет… Но

сильны, сильны отравы, Вечно стар ленивый взгляд. Ах болят, болят суставы, Кости старые болят.

8-I-25

Сфаят-Бизерта

«Ты говоришь, что я живу тоскливо…»

Ты говоришь, что я живу тоскливо, Что я стара, инертна и мертва, Что нет в душе благих порывов, Не радуют красивые слова. Да, в девятнадцать лет ты больше знала, Хотела большего в мечтах своих, Ты видела созданье идеалов, А мне досталось лишь крушенье их. Куда идти? К какой заветной цели? Ведь цель и смысл мне не укажешь ты, Когда упрямо в каждом дне недели Я вижу только горечь пустоты.

5-VIII-25

Севр

ВЕЧЕР

Молчу и стыну в тишине пустой. И сдавлен мозг цепями дум унылых, Как будто полон дом нечистой силы И завелся в камине домовой. Шуршит обоями, стучит по крыше, Ползет в углу мохнатым пауком… В осенней мгле шаги, как будто, слышу, Не где-то бесконечно далеко. Я подожду, пусть тихий ливень хлынет, Мне хорошо в осеннем полусне. Мохнатый домовой сидит в камине И неутешно плачет обо мне.

9-X-25

Севр

«Я старости боюсь, не смерти…»

Я старости боюсь, не смерти, Той медленной, как бред, поры, Когда озлобленное сердце Устанет от пустой игры. Когда в волненьях жизни грубой Ум станет властен над душой, И мудрость перекосит губы Усмешкой медленной и злой. Когда тревога впечатлений Сухой души не опалит, Ни очертаньем лунной тени, Ни бодрым запахом земли. Когда вопросов гулкий ропот, Ошибки, грезы и печаль Заменит равнодушный опыт И уж привычная мораль. Когда года смотреть научат На все с надменной высоты. И станет мир наивно-скучным, Совсем понятным и простым. И жизнь польется без ошибки, Без впечатлений и тревог, Лишь в снисходительной улыбке — Чуть уловимый холодок.

24-XI-25

Севр

ТАМ

Там даль ясна и бесконечна, Там краски знойны и пестры, И по долинам душный вечер Горят арабские костры. Там иногда далеко, где-то Журчит прибой взметенных волн, Там в синих форменках кадеты Играли вечером в футбол. Там счастье было непонятно И был такой же серый день, Как те разбросанные пятна Арабских бедных деревень. Там безрассудные порывы Мешались с медленной тоской, Оттуда мир, пустой и лживый, Казался радостной мечтой. Там сторона моя глухая, Где горечь дум узнала я, Пусть ненавистная, пусть злая, Вторая родина моя.

14-XI-25

Севр

«И

вдруг слова о чести и о праве…»

Я ироничен и суше

Я злюсь, как идол металлический

Среди фарфоровых игрушек.

Гумилев

И вдруг слова о чести и о праве. О доблестях неворотимых дней. Швыряя пафосом средневековья, Звеня напевом скрещенных мечей. Тоска о том, что жизнь смеется глухо И нет любви и темных взоров нет. И голос ласковый над самым ухом Мне говорил: «Восторженный поэт». А у меня ровны все дни недели, Жизнь холодна, как ворохи камней… Раз хочется подраться на дуэли, Раз подвиги еще не надоели, — Наверно жить и легче и светлей.

10-XII-25

«Стучались волны в корабли глухие…»

Стучались волны в корабли глухие, Впивались в ночь молящие глаза. Вы помните — шесть лет тому назад Мы отошли от берегов России. И всё смогу забыть: и боль стыда, И эти годы тёмных бездорожий, Но страшных слов: «Да утопи их, Боже!» — Я в жизни не забуду никогда.

12-XI-26

Севр

НОЧЬ

В окно сквозит ночной, туманный свет И зеркало рассеянно сверкает. Хоть музыканта, знаю, дома нет, Но слышу я — виолончель играет. Стоит в углу, раздув свои бока, Звенят, гудят натянутые струны. А я твержу, что вот — пришла тоска Холодной ночью, матовой и лунной. Не жаль того, что кончилось вчера. Не жаль себя, и боль, и горечь эту. Я буду тихо думать до утра. Я буду тихо плакать до рассвета. И ветер гулко стонет за стеной, И бьется кровь, и сердце замирает, И в первом этаже сама собой Виолончель безумная рыдает.

21-II-26

Севр

СТИХИ

Юрию

Они отрадней, чем слова молитв. Их повторять, ведь, то же, что молиться. Я вижу, как туман встает с земли, Я опускаю тихие ресницы. И за стихом я повторяю стих, Звучащий нежным, самым нежным пеньем. Я, как Евангелие, страницы их Целую с трепетным благоговеньем. И в синий холод вечеров глухих, Когда устанем мы от слов и вздохов, Мы будем медленно читать стихи, — Ведь каждый, как умеет, славит Бога. Я буду слушать тихий голос твой, Перебирать любимые страницы. Я буду тихо-тихо над тобой Склонять густые, длинные ресницы.

27- XII-26

Севр

«На стене — неподвижные тени…»

А мне напряженно ждать,

Когда исписанный, новой

Страницей наполнишь тетрадь

Юрий Софиев

На стене — неподвижные тени. Ветер свищет в каминной трубе. Весь мой день — это только томленье, Напряженная мысль о тебе. На камине — часы. Плохо виден В первой комнате их циферблат. Если даже меня ты обидел, Все равно, ты мне ближе, чем брат. Сам не знаешь, чего ты бормочешь, Только чувствуешь смутно: не то. Будешь помнить: таинственность ночи, Тихий голос и белый платок. Весь мой день — это жалобный ветер Долго свищет в каминной трубе… Неужели кому-нибудь третьему Я потом расскажу о тебе?