Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок.Большие трудные года.И от дурачливых девченокУж не осталось и следа.Мы постарели, мы устали,Ни сил, ни воли больше нет.А разве так мы представлялиСебе вот эти десять лет?Забыты страстные «исканья»,И разлетелось, словно дым,Все то, что в молодости раннейКазалось ценным и святым.Жизнь отрезвила. Жизнь измяла,Измаяла. На нет свела.В кафе Латинского кварталаНас не узнают зеркала.…А где-то в пылком разговореСкользит за часом шумный час.А где-то вновь до ссоры
спорят —Без нас, не вспоминая нас…Уходит жизнь. А нас — забыли.И вот уж ясно навсегда,Как глупо мы продешевилиИспепеленные года.
1-II-38
«Когда сердце горит от тревоги…»
Когда сердце горит от тревоги,А глаза холоднее, чем сталь, —Я иду по парижской дорогеВ синеватую, мглистую даль.Начинает дождливо смеркаться,Тень длиннее ложится у ног.Никогда не могу не поддатьсяПритягательной власти дорог.Как люблю я дорожные карты,Шорох шин, и просторы, и тишь…А куда бы не выйти из Шартра —Все дороги уводят в Париж.И часами безмолвно и строго,Плохо скрыв и волненье, и грусть,Я смотрю на большую дорогу,По которой назад не вернусь.
14-X-39
Шартр
«О чем писать? О лете, О Бретани…»
О чем писать? О лете, О Бретани?О грузном море у тяжелых скал,Где рев сирен (других сирен!) в туманеНа берегу всю ночь не умолкал.О чем еще? О беспощадном ветре,О знойной и бескрайней синеве,О придорожных столбиках в траве,Считающих азартно километры?О чем? Как выезжали утром раноВдоль уводящих в новизну дорог?И как старик, похожий на Бриана,Тащился в деревенский кабачек?Как это все и мелко и ничтожноВ предчувствии трагической зимы.И так давно, что просто невозможноПоверить в то, что это были мы.Теперь, когда так грозно и жестоко,Сквозь нежный синевеющий туман,На нас — потерянных — летит с востокаТяжелый вражеский аэроплан.
22-X-39
Шартр
ПАМЯТИ ЖЕРМЭН
Был день, как день. За ширмой белойСтоял встревоженный покой.Там коченеющее телоНакрыли плотной простыней.И все. И кончились тревогиЧужой неласковой земли.И утром медленные дрогиВ туман сентябрьский проползли.Ну что-ж? И счастье станет прахом.И не во сне и не в бреду —Я без волненья и без страхаПокорно очереди жду.Но только — разве было нужноТомиться, биться и терпеть,Чтоб так неслышно, так послушноЗа белой ширмой умереть.
20-II-33
«К чему, к чему упрямая тревога..»
К чему, к чему упрямая тревога?Холодный год уж клонится к весне.Мой сын здоров. Мой муж не на войне…О чем еще могу просить у Бога?..
6-I-40
«Мне давно уже не мило…»
Мне давно уже не мило —Ни день, ни ночь, ни свет, ни мгла.Я все, что некогда любила —Забыла или предала.Мне надоело быть печальной,И все прощать, и все терпеть,Когда на койке госпитальнойТак просто было умереть.В тоске блаженной и крылатойЯ задыхалась и — спала.Мелькали белые халаты,Вонзалась острая игла…Чтоб снова. из последней силыВлачить бесцельно день за днем,Чтоб вновь войти в свой дом унылый,В холодный, неуютный дом…А в памяти все неотступней —Прозрачная ночная мгла.Где смерть была такой доступнойИ почему-то обошла.
10-III-40
«Дотянуть бы еще хоть три месяца…»
Дотянуть
бы еще хоть три месяца,Из последних бы сил, как-нибудь.А потом — хоть пропасть, хоть повеситься,Всеми способами — отдохнуть…Я устала. Хожу, спотыкаясь,Мну в полях молодую траву.И уже безошибочно знаю,Что до осени не доживу.Здесь так тихо, так просто, так ясно,Но так трудно томиться и ждать.И в мой город — чужой и прекрасный —Я в июле вернусь умирать.Там, в палате знакомой больницы —Примиренье с нелегкой судьбой.Мне ночами настойчиво снитсяКойка белая, номер шестой.И проснувшись, — вдали от Парижа —В розовеющей мгле поутруЯ, вглядевшись, отчетливо вижуСвой тяжелый, уродливый труп.
8-IV-40
Шартр
«Где-то пробили часы…»
Где-то пробили часы.— Всем, кто унижен и болен,Кто отошел от побед —Всем этот братский приветС древних, ночных колоколен.Где-то стенанье сиренВ мерзлом и мутном тумане.Шум авионов во мгле,Пушечный дым на землеИ корабли в океане…— Господи, дай же покойВсем твоим сгорбленным людям:Мирно идущим ко сну,Мерно идущим ко дну,Вставшим у темных орудий!
3-XI-40
«Войной навек проведена черта…»
Войной навек проведена черта,Что было прежде — то не повторится.Как изменились будничные лица!И всё — не то. И жизнь — совсем не та.Мы погрубели, позабыв о скуке,Мы стали проще, как и все вокруг.От холода распухнувшие рукиНам ближе холеных, спокойных рук.Мы стали тише, ничему не рады,Нам так понятна и близка печальТех, кто сменил веселые нарядыНа траурную, черную вуаль.И нам понятна эта жизнь без грима,И бледность просветленного лица,Когда впервые так неотвратимо.Так близко — ожидание конца.
12-I-41
Шартр
«Просыпались глухими ночами…»
Просыпались глухими ночамиОт далекого воя сирен.Зябли плечи и зубы стучали.Беспросветная тьма на дворе.Одевались, спешили, балделиИ в безлюдье широких полейВолочили из теплой постелиПерепуганных, сонных детей.Поднимались тропинками в гору,К башмакам налипала земля,А навстречу — холодным простором —Ледяные ночные поля.В темноте, на дороге пустынной,Зябко ежась, порой до утра,Подставляя озябшую спинуЛеденящим и острым ветрам…А вдали еле видимый городВ непроглядную тьму погружен.Только острые башни собораПростирались в пустой небосклон.Как живая мольба о покое,О пощаде за чью-то вину.И часы металлическим боемПробуравливали тишину.Да петух неожиданно-звонкоПринимался кричать второпях.А в руке ледяная ручонкаВыдавала усталость и страх…Так — навеки: дорога пустая,Чернота неоглядных полей,Авионов пчелиная стаяИ озябшие руки детей.
23-I-41
Шартр
«Такие сны, как редкостный подарок…»
Такие сны, как редкостный подарок,Такие сны бывают раз в году.Мой день сгорал…Да он и не был ярок.День догорал в неубранном саду.Проходят дни, как злобные кошмары,Спаленные тревогой и тоской.А ночью сны о лавках и базарах,Где сыр без карточек и молоко.И вдруг, среди заботы и обмана,Средь суеты, в которой я живу,Приснится то. что близко и желанно,Что никогда не будет наяву.