Последнее дело Коршуна
Шрифт:
— Я все сделаю, Виталий Андреевич, все. Мне самой ничего не надо. Не думайте обо мне… Лишь бы вам было легче.
Виталий Андреевич потянулся к телефону. Один. Два. Пять. Четыре. Семь. Жужжал барабан, посылая требование на автоматическую станцию.
— Кто это? Позовите директора.
Пока аппарат молчал, Дробот пододвинул к себе настольный календарь и на листочке «11 ноября» записал: «секретарь». В трубке послышался отдаленный голос, и Виталий Андреевич поздоровался.
— Приветствую, старина! Як ся маеш? Добре. Вот слушай. Надо
Мария Васильевна, угадав по длинным дребезжащим звонкам, что вернулся муж, поспешила ему навстречу. Не прошло и двух часов, как Виталий ушел. Что же заставило его вернуться? Открыв двери, она по осунувшемуся лицу мужа, по тому, как он, не раздеваясь, прошел в столовую и грузно опустился в кожаное кресло, почувствовала, что произошло что-то страшное.
Виталий молча опустил голову на ручку кресла. От этого движения его шляпа упала и покатилась по полу. Мария Васильевна нагнулась, подняла шляпу и остановилась перед Виталием.
— Что случилось?..
— Нину… убили, — медленно и глухо проговорил он.
— Нину? Не может быть…
Он поднял на нее воспаленные глаза, и, взглянув в них, Мария Васильевна поняла, что это правда.
— Найти бы… только бы найти этого мерзавца… Рвал бы в куски, кромсал!
— Но где? Когда?.. Ну, скажи толком, — теребила она мужа за рукав.
— Не знаю, ничего не знаю… Мне звонил Николай. Он тоже не знает. — Дробот поднялся и протянул руку за шляпой. — Мне надо ехать… на площадь Дзержинского. Принеси, Мусенька, Нинины письма.
— А где они?
— Там, в шкафу… где беллетристика.
В кабинет, кроме хозяина, входила только Мария Васильевна, и то лишь для уборки. Ни детям, ни работнице там появляться не разрешалось. И, хотя двери кабинета не запирались, туда никто не заходил.
В комнате стояли четыре шкафа с книгами и бумагами. Через резное стекло можно было видеть аккуратные томики Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а дальше — произведения русской, украинской и западноевропейской художественной литературы и книги по педагогике.
Мария открыла крайнюю дверцу. На средней полке лежала груда разных бумаг, а сверху — толстая тетрадка в плотном клеенчатом переплете. Не зная, которые из писем будут нужны, она захватила всю пачку сразу.
Когда Виталий увидел письма, лицо его опять приняло страдальческое выражение. Он отобрал несколько листков и вложил их в один конверт.
— Остальные отнеси на место. Дневник сунешь под журналы. Или лучше положи ко мне на стол. Приду, сам уберу.
Около дверей Виталий поцеловал жену в лоб и с затаенной грустью проговорил:
— Осиротели мы с тобой, Мусенька…
Виталий ушел. Мария прислонилась головой к двери и глухо зарыдала.
Со второго этажа особняка доносился шум, веселая возня, слышались смех и топот маленьких ножек. Мария поднялась наверх; навстречу ей, убегая от преследования домработницы, спешила Танечка. Красный бант едва держался в коротких кудряшках, чулок на левой ноге отстегнулся и готов был сползти совсем.
Танечка ткнулась
— Спрячь меня, мама, спрячь!
Мария взяла дочь на руки.
— Идите, Одарка. Я побуду с ней.
Танечка, захлебываясь от восторга, рассказывала матери о новой игре, которую они придумали с Одаркой. Но этот беззаботный, счастливый лепет только подчеркивал горечь утраты. Желая отвлечь ребенка от шумной игры, Мария усадила Танечку за стол, предложила ей раскрасить горного козла. Но девочка не разделяла тревожного настроения матери, сидеть смирно за столом ей не хотелось, и она то и дело донимала ее вопросами.
Внизу раздался звонок. Мария встрепенулась, встала и вышла на лестницу. Снизу поднималась Одарка.
— Там пана спрашивают.
В передней стоял военный, офицер.
— Можно видеть Виталия Андреевича?
— Его нет дома.
— Экая досада. Мне в Доме народного творчества сказали, что он уехал домой.
— Он был и уехал.
— А скоро будет?
— Не знаю.
— Мне его необходимо видеть. Разрешите подождать?
— Пожалуйста.
Комната, в которую хозяйка пригласила его, была предназначена для приема гостей. Мебель красного дерева могла бы придать ей мрачный вид, если бы не огромные итальянские окна и двустворчатая дверь в сад, открывавшие доступ свету. Один угол был занят концертным роялем, в другом возвышалась стеклянная горка с массой дорогих безделушек. Вдоль стены разместился гостиный гарнитур — большой кожаный диван и три таких же кресла вокруг столика для курения. Кроме того, здесь стояли ломберный стол и еще один — овальный, на массивной ножке, расходящейся внизу четырьмя когтистыми лапами, — и шесть стульев, на самом крайнем из которых лежала носом вниз большая потрепанная кукла. Несмотря на некоторые излишества в обстановке, комната казалась просторной. Толстый ковер покрывал почти весь пол. От соседней комнаты, — очевидно, столовой, — гостиную отделяла арка, занавешенная тяжелой лиловой портьерой. Такие же портьеры висели на окнах и дверях. С высокого потолка спускалась бронзовая люстра на восемь ламп.
Не успел капитан сесть, как в комнату стремительно влетела девочка лет трех-четырех в белом накрахмаленном фартучке, который закрывал все платье, оставляя открытыми только узкую полоску подола, рукава и круглый воротничок. Пышный бант украшал коротко стриженную головку.
— Где мое корыто? — звонко крикнула девочка, подбегая к матери. — Мамочка, где мое корыто?
Мария Васильевна с притворной строгостью одернула ее.
— Танечка! Ты же видишь — у нас гость. Надо поздороваться.
Танечка подошла к капитану.
— Здравствуйте.
— Сначала давай познакомимся, — протянул капитан руку. — Меня зовут дядя Иван Иванович. А тебя?
— А я девочка Танечка.
— Вот и прекрасно. Теперь здравствуй, девочка Танечка.
Девочка размахнулась и ударила рукой по ладони гостя. Мария Васильевна смутилась.
— Танечка, ну кто же так здоровается?
— Игорь так здоровается.
— Но он же мальчик, а ты девочка. Девочки так не здороваются.
— А я хочу тоже как Игорь, потому что он мой братик.