Последнее испытание
Шрифт:
– И вы готовы сказать это в суде?
– Конечно, нет, – заявляет Иннис с легкой улыбкой на губах. – Послушайте, Рекс убедил меня в том, что мне лучше оставаться на нейтральных позициях. Я ответила на вопросы со стороны обвинения просто и честно, а дальше пусть все идет своим чередом. Я с самого начала не собиралась принимать сторону Кирила, и я не стану этого делать.
Стерн несколько секунд молча смотрит на собеседницу, о чем-то размышляя, а затем спрашивает:
– Вы будете считать меня неблагодарным гостем, если я брошу вам небольшой вызов?
– Конечно, нет.
– Я бы сказал, доктор Макви…
– Иннис.
– Хорошо, Иннис. Мне трудно поверить, что вы в свое время искренне сказали, что не хотели причинять вреда Кирилу, записав ваш с
Хартунг – фамилия той самой журналистки из «Уолл-стрит Джорнэл», которая вошла в контакт с Кирилом в августе 2018 года.
Именно запись, о которой упомянул старый адвокат, делает Иннис таким ценным свидетелем для команды федерального прокурора – она фактически подкрепляет обвинение в мошенничестве, конкретно в данном случае – в инсайдерской торговле. Доктор Макви также готова дать другие показания, касающиеся обвинения в мошенничестве, но они в любом случае, скорее всего, станут лишь бледным отражение того, что собирается сообщить суду Леп. В течение десятилетий работы в качестве адвоката Стерну довелось прослушать немало подобных записей телефонных разговоров. Его всегда удивляло то, как часто люди не дослушивают и перебивают друг друга. Иногда ему казалось, что примерно так звучал бы телефонный разговор между двумя солдатами, которые сидят каждый в своей стрелковой ячейке на поле боя, а противник ведет по ним шквальный огонь.
– Да, но там речь шла о том, что Кирил хотел причинить вред мне.
– О чем вы?
– Посмотрите распечатку звонков Кирила с сотового телефона.
Стерн видел распечатку, о которой идет речь. Сейчас на его лице появляется озадаченное выражение.
– Насколько я помню, вам он в течение довольно долгого времени не звонил и не разговаривал с вами.
– Да, но почему? Вернитесь назад на восемнадцать месяцев, к тому моменту, когда я ушла из компании. Кирил ведь не оставил меня в покое после этого. Он постоянно преследовал меня по телефону, уговаривал вернуться в «ПТ», вернуться к нему. Он то и дело говорил: «Я не понимаю, почему нужно что-то менять». Меня это оскорбляло, Сэнди. И, если честно, причиняло боль.
Самонадеянность Кирила подчас действительно зашкаливала и казалась просто необъяснимой, особенно когда он бывал пьян. Похоже, он надеялся, что ему удастся уговорить Иннис согласиться на изменение статуса с его любовницы на его вторую любовницу. При этом Ольга в этой ситуации автоматически занимала следующую позицию после Донателлы.
– В конце концов я сказала ему, что если он будет продолжать мне названивать, то я добьюсь охранного ордера, – подытожила Иннис.
– Охранный ордер и запись телефонного разговора – это совершенно разные вещи.
– Нет, – Иннис отрицательно качнула головой. – Я не хотела давать ему возможность сделать вид, будто его звонки вызваны всего лишь деловой необходимостью. Я собиралась сказать ему, что использую диктофон – это был самый простой способ заставить его немедленно повесить трубку. Я знаю, что вы слышали запись. Я с самого начала предупредила его, что записываю наш раз-говор.
Это была правда. В самом начале беседы Иннис сказала: «Кирил, я пишу это на диктофон. Я ведь просила тебя перестать мне звонить». «Ну так отключи запись», – ответил доктор Пафко. Потом Кирил утверждал, что слышал щелчок, как будто нажали кнопку, и решил, что диктофон перестал работать. А тут еще что-то пискнуло в трубке. Иннис, однако, заявила, что Кирил ошибся – она не останавливала запись, а переключила телефон на громкую связь. Дело в том, что Кирил своим звонком застал ее за мытьем посуды, и у нее были мокрые руки. Так или иначе, тот факт, что Кирил просто ошибся, с юридической точки зрения ничего не меняет.
Далее в разговоре с Иннис Кирил сказал, будто только что узнал, что некоторые пациенты, принимавшие «Джи-Ливиа» внезапно умерли, возможно, вследствие аллергической реакции, которая произошла через год после начала лечения. Затем последовали несколько секунд молчания. По поводу того, что
Иннис на записи ответила ему следующее: «Мне жаль это слышать. Но почему ты звонишь мне?»
Кирил что-то неразборчиво мямлит, а затем произносит: «А что мне еще делать?»
«Продавай свои акции», – со смехом произносит Иннис. После этого Кирил говорит то, что должно нанести по нему страшный удар: «Но мне ведь нельзя этого делать, так?»
«Я не знаю, Кирил. Позвони юристу. Меня все это не касается», – говорит Иннис и вешает трубку.
И вот теперь, сидя у бассейна во внутреннем дворике дома доктора Макви, Стерн спрашивает ее:
– Вы согласны с тем, что его голос звучит удивленно, когда он рассказывает вам о материале, который собираются опубликовать в «Джорнэл»?
Доктор Макви, размышляя, несколько раз склоняет голову то в одну, то в другую сторону.
– Мне в самом деле показалось, что он находился в шоковом состоянии. Вы сами можете послушать.
– Но казался ли он удивленным по поводу того, что Хартунг, та самая журналистка, собиралась написать о лекарстве?
– Я действительно удивилась. Но первой и главной моей мыслью, Сэнди, было то, что все это больше не имеет ко мне никакого отношения. – Иннис, сидя на стуле, резко наклоняется вперед, ссутулив спину. От этого движения ее пляжная юбка слегка задирается, обнажая стройные бедра, на которых возраст никак не сказался. Доктор Макви небрежно поправляет юбку рукой, но она остается практически на том же месте.
– Вот что, не надо пытаться заставлять меня как-то толковать запись разговора. Вы можете сами его послушать. – Вероятно, произнося эти слова, Иннис тоже следует советам Рекса – они, скорее всего, состоят в том, что ей не следует мешать прокурорам делать свое дело и злить их. – Я просто хочу сказать, что записала тот разговор не для того, чтобы поквитаться с Кирилом.
– А у вас были для этого основания?
– Да, черт возьми, у меня были для этого основания. За последние тридцать с лишним лет я провела рядом с Кирилом больше времени, чем кто-либо другой. Я спала с ним, я работала бок о бок с ним, я слушала его и временами поправляла его – когда могла. Я снабжала его идеями и позволяла ему приписывать их себе. Я совершала все те глупости, которые совершают ради любимых мужчин женщины моего поколения, когда им кажется, что их тоже любят.
Тут Иннис на какое-то время умолкает и погружается в созерцание стоящего между ней и Стерном круглого плетеного стола. Затем она, словно очнувшись, интересуется:
– Так о чем я говорила?
– Насколько я понимаю, о любви, – просто отвечает Стерн.
На губах доктора Макви появляется горькая усмешка.
– Да, верно. О любви. Но имеет ли смысл о ней говорить и вообще произносить это слово? Я привязалась к Кирилу. Стал ли он мужчиной моей жизни? Да. Но не заблуждайтесь – у нас были очень сложные отношения. В течение многих лет он брал на работу в лабораторию молодых женщин, исходя главным образом из их внешности. Со многими из них он спал, я уверена в этом. А я сдерживалась и не устраивала скандалов, потому что и в моей жизни тоже случались другие мужчины. Да и как я могла вести себя иначе, если он каждый вечер отправлялся домой, к Донателле? Некоторые из тех мужчин, о которых я сказала, были всерьез интересны мне или возбуждали меня. С другими я заводила шашни главным образом назло Кирилу. – Иннис ставит стакан на стол и потряхивает головой, словно боксер, пытающийся прийти в себя после сильного удара. – Давайте поговорим о чем-нибудь еще, Сэнди. Что еще я могу вам рассказать?