Последнее лето
Шрифт:
Она мелко, по груди, перекрестилась, провела под очками платочком.
Какой-то рубеж в их чуть странной, односторонней беседе был перейден, сипловатый голос директора впервые прозвучал искренне и участливо. Почувствовала эту неуловимую перемену и Аносова.
– Очень бы мне хотелось денек-другой пожить здесь.
Походить.
– Она снова, виновато поблестев очками, заговорила негромко и сдержанно: - Если можно, конечно.
За все, что нужно, я уплачу.
– Пожалуйста. Конечно, можно.
Извинившись,
– Беги в столовую, скажи, чтоб приготовили чегонибудь. Чай пускай покрепче заварят, яблоки на вазу.
Первое могут подать, а этот чертов гуляш чтоб и показывать не смели! Сам с ней, скажи, приду. Ясно?
– Ясненько.
– Потом зайди в приезжую - пусть посмотрят, ночевать будет. Человек пожилой - чтоб удобно было. Тоже ясно?
– Тоже ясненько.
– Секретарша вспорхнула с места, не удержалась: - Ой, да какой же вы сегодня нарядный, Тарас Константинович, - прямо не узнать!
Пришел Забнев, видимо уже предупрежденный секретаршей; поздоровался, пытливо и - тут же - разочарованно взглянул на Аносову. Тараса Константиновича такая быстрая смена выражения позабавила: в воображении человека, родившегося после революции, русская помещица должна была бы выглядеть, вероятно, несколько иначе! Представляя главного агронома, директор посмотрел на него с упреком. "Где же ты раньше-то был?
– так можно было объяснить этот взгляд.
– Хотел я, по совести говоря, на тебя спихнуть старушенцию. Да уж ладно, и так обошлось..."
Вести светские разговоры Забневу было некогда; правильно решив, что для этого хватит и одного директора, он вежливо осведомился у гостьи о дороге, о самочувствии и, как только кто-то заглянул в кабинет, тут же взмахнул костылями. Ловок!
– позавидовал ему вслед Тарас Константинович.
Запыхавшаяся секретарша подала, наконец, знак, что можно идти обедать, Тарас Константинович галантно поднялся.
– Прошу вас.
Он перевел ее через дорогу и уже на ступеньках предупредил на всякий случай:
– Столовая у нас рабочая. Сами понимаете - не ресторан.
– А, по-моему, тут мило.
– Аносова, войдя, оглядела небольшое помещение с двумя длинными, вдоль стены, столами, только что покрытыми белыми скатертями, и с расставленными на одном из них вазами с яблоками.
Старушка с удовольствием поплескалась под умывальником за марлевой занавеской, вышла к столу посвежевшая; от нее, как и когда-то, слабо и нежно пахло незнакомыми духами.
– Пробуйте, это из наших садов, - Тарас Константинович придвинул вазу.
Аносова срезала с яблока маленькую дольку, смакуя, съела, - на лице ее появилось выражение удовольствия.
– Прелестное яблоко. Как называется, интересно?
– Панировка. А это - московская грушовка.
– Довольный, Тарас Константинович снисходительно махнул
– Все это сорта незамысловатые, летние. А есть отличные: кальвиль, синап зимний, жигулевское.
– Ого! А у нас, помню, антоновка да анис. И все, кажется.
– Не удивительно. Сколько у вас под садом было?
– Десятин пятнадцать - я особенно не вникала. Помню только, что большой сад. Муж им очень гордился.
Тарас Константинович легонько усмехнулся.
– А у нас восемьсот пятьдесят гектаров. Только плодоносящих.
– Боже мой!
– поразилась Аносова.
– Да куда же столько?
– Как куда? Людям. Теперь ведь яблоко - не господская забава.
Спохватившись, Тарас Константинович покашлял, - Аносова добродушно рассмеялась:
– Тарас Константинович! Очень прошу вас: не говорите со мной ни как с больной, ни как с совершенно чужим человеком. Хотите вы или не хотите, но за пятьдесят лет и я советской стала.
– Ладно, - пообещал Тарас Константинович, рассмеявшись так же легко и свободно.
Обед стоил копейки - Аносова решительно уплатила эти копейки сама из старомодного кожаного портмоне с двумя белыми, заходящими друг за друга горошинками запора.
Зарумянившись, она коснулась платочком влажного лба, глаза ее из-под очков смотрели благодарно и размеренно.
– Отдохнуть, Надежда Федоровна?
– Да, если можно.
Больше на внимание директора Аносова не претендовала, да он и сам, признаться, вспомнил о ней только поздним вечером, собираясь на покой. По привычке перебирая в памяти события минувшего дня, Тарас Константинович попытался как-то суммировать свои впечатления о необычной гостье: начальные, еще подспудно жившие в нем, не совпадали с последними, более определенными.
При знакомстве он отнесся к ней с понятной предвзятостью, настороженно, чувствуя одновременно и удовлетворение победителя, что ли. Сейчас, ворочаясь в постели, Тарас Константинович испытывал к ней обычное участие пожилого человека к еще более пожилому. Ко всему этому добавлялось и свое, очень личное: скоро и ты сам, по какому-то последнему велению сердца, вот так же запросишься обойти родные места...
Когда на следующий день он, наконец, собрался проведать старушку, она сама пришла в контору - попрощаться.
– Спасибо вам, голубчик, за все, - устало опустившись на стул, поблагодарила она. Нынче она была еще тише, глаза из-под черных роговых очков смотрели ласково и грустно.
– Походили?
– Да... У Суры постояла. Там купальня у нас была, мостки... С вязами поздоровалась... и попрощалась тоже.
Когда меня сюда впервые привезли, они уже такие были.
Как все изменилось - и поселок, и люди, - говорить не стану. Вы сами знаете. А мне вот, видите, - вязы...
Аносова взглянула на директора, объяснила: