Последнее письмо из Москвы
Шрифт:
Они то ли заметили мое поведение, то ли физически ощутили на себе мой пристальный взгляд — и оба отреагировали совершенно одинаково: приязненно, хоть и немного рассеянно посмотрели на меня, слегка улыбнулись и приветственно кивнули.
Я автоматически ответил им тем же.
Потом я рассказал Дине об этом случае. Она ответила на это, что тоже заинтересовалась той парой, но не заметила ни улыбки, ни приветственного кивка, и, вероятно, мне следовало бы читать, а не выискивать воображаемых соучастников.
Я в последний раз посмотрел на пару, они оживленно беседовали между собой, и ничто в их поведении не указывало на то, что они нами тоже заинтересовались.
Закончив утомительное
Признаюсь, я растерялся, хотя и удержался от признания в своих чувствах. Какие у меня все-таки абсурдные фантазии и какое-то детское восприятие, чтобы так расстраиваться? Мне перехотелось читать, и я стал размышлять о своей дурной привычке искажать восприятие обыкновенных ситуаций, чтоб подстроить их под свои странные представления об окружающей реальности, — ошибочная жизненная модель, которая уже успела привести меня к стольким разочарованиям.
Люди стали расходиться перед обедом — я наблюдал за тем, как резко они собираются и уходят, пока мы не остались у бассейна совсем одни.
В это время Дина была настолько увлечена чтением, что совершенно не обратила внимания на мою растерянность. Я не мог скрыть, что у меня резко испортилось настроение.
День подошел к концу, и наступил субботний вечер. Было такое впечатление, что в отместку за ленивое нерасторопное утро сумерки решили навалиться сразу, без перехода. Измерение времени определяется по часам, но опыт показывает, что расходуем мы его все равно субъективно. Для нас, увлеченных беседой о наших личных и семейных отношениях, время просто летело.
Во время обеда мы себя совершенно не ограничивали, чем обрекли себя на долгую летнюю послеобеденную спячку. Когда мы проснулись, солнце как раз отчаливало с работы за горизонт. День стремительно заканчивался — отличная возможность продолжить беседу, но уже за парой стаканчиков. Температура спала до осеннего уровня, и это в разгар лета — горный климат, который не давал раздолья ночной жаре. От прогулки по окрестностям гостиницы мы отказались; выйдя на улицу, тут же сбежали назад в помещение и направились в бар, чтоб выпить виски в качестве аперитива, но бар оказался битком набит людьми. Тут мы с горечью вспомнили об утреннем затишье — по сравнению с этим бедламом утром гостиница напоминала пустую церковь. В баре постояльцы предавались эйфории, приправленной алкоголем и побуждающей громко болтать. Шум, алкоголь и счастье были для них синонимами.
Допроситься хоть какой-то выпивки тоже было непросто: толпа нетерпеливо ждала, пока официанты примут заказы, а затем беспокойно ожидала, когда же их выполнят. Никто не хотел отнестись с пониманием к конкурентам — да что там, даже к собственным приятелям. Все страшно толкались, вовсю работая локтями, как будто это могло помочь, — все вокруг считали такое положение дел нормальным и допустимым. Но меня лепили из другого теста, так что я терпеливо ждал своей очереди, чтоб заказать виски со льдом. Как говорил Уолт Уитмен, в битвах побеждают с тем же настроением, с которым проигрывают. Я решил поступить в соответствии с этим утверждением: оставил настроение в стороне и взялся работать локтями, тем более что трофеи обещали быть произведенными в Шотландии.
Со стаканами в руках мы бродили по залу в поисках столика, но все они были захвачены, даже самые отдаленные от стойки.
Когда мы в отчаянии пошли наугад искать место погостеприимнее, то натолкнулись на ту исчезнувшую утреннюю молодую пару, и они тоже узнали нас. Они сидели в углу, и у их столика было два свободных стула. Улыбками и
Нас приняли доброжелательно и с явным намерением провести с нами время — это было заметно сразу.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал мужчина, вставая. В свои тридцать с чем-то он казался — по крайней мере, таким было мое первое впечатление — зрелым интеллектуалом, вероятно, из-за густой темной бороды, обрамлявшей лицо.
— Мы не помешаем? — спросил я, догадываясь об ответе заранее, но, так и не дождавшись его, я выдал гениальную фразу, одновременно жалея о каждом произнесенном слове. — Вы, вероятно, хотели бы остаться одни. Мы не хотим вам докучать.
— Мы были бы очень рады вашей компании, — ответила на это девушка. У нее был приятный голос, и в ее речи слышался андалузский акцент, немного напоминавший нашу манеру говорить. Правильное лицо, искренняя улыбка очень располагали к общению с ней. Она не производила впечатления интеллектуала, как ее спутник, но ее окружал ореол спокойствия — она была гораздо более расслабленной.
— Огромное спасибо. Нас заверяли, что это отличное место для отдыха, но все говорит об обратном, — отозвалась Дина, пытаясь завязать беседу. Мы расположились в креслах, все еще держа в руках громоздкие полные стаканы.
Все мы сошлись во мнении, что галдеж вокруг просто невыносим. Тут парень решил уточнить:
— Вы из Аргентины, верно?
— Вот вы нас и разоблачили. Мы аргентинцы и останемся ими навсегда — это совершенно неизлечимая болезнь.
— Ну, возможно, мы сможем вам как-то помочь, мы оба врачи.
— Врачи? Надо же. Нам показалось, что вы могли бы оказаться философом, а сеньора — преподавателем.
— Вероятно, это наше тайное призвание, — ответил молодой человек, — и вы нас вычислили. И довольно ловко.
— Вы оба производите впечатление гуманитариев-интеллектуалов, но никак не представителей точных наук.
— Медицина точная наука? Мне кажется, это ошибочное мнение.
— Ошибаться — это одна из моих сильных сторон. Конечно же, «медик» и «гуманитарий» не взаимоисключающие термины. История литературы знает множество примеров, когда врачи становились великими писателями или просто отлично умели доносить свою мысль, как, например, Аксель Мунте [11] , о котором уже мало кто помнит, или доктор Мараньон [12] , или тот же Фрейд…
11
Аксель Мунте (1857–1949) — шведский врач-психиатр, известный также как автор книги мемуаров «Легенда о Сан-Микеле».
12
Грегорио Мараньон (1887–1960) — испанский ученый, врач, историк, писатель и философ, основатель Центра биологических исследований и Института эндокринологии в Мадриде, первым поднял вопрос о связи между эндокринологией и психологией.
Тут я понял, что меня заносит, и сменил тему:
— Простите, я немного увлекся. Вернемся к медицине. Какая у вас специализация, помимо излечения аргентинцев?
— Я терапевт, а Мария Виктория дерматолог. Мы оба работаем в Мадриде, в одной больнице.
— Пожалуй, это прекрасное совпадение.
— Да, и мы за него благодарны, — непосредственно ответила Мария Виктория.
— Всегда есть кто-то, кто верит в чудеса, — добавил я.
— Да, есть такие, — подтвердил парень, и все улыбнулись, хотя каждый по своей причине. — Вы давно в Испании?