Последнее письмо из Москвы

Ротенберг Абраша

Казалось, надо мной нависла какая-то угроза, и мне хотелось сбежать от нее подальше. Я был готов вернуться домой, хотя и не очень понимал, что называть домом — Западенец, Теофиполь или, может, Москву, или Магнитогорск. Где был наш дом? У меня не было ответа на этот вопрос, поскольку — такова была реальность — у меня не было дома. Во всем мире у меня не было своего угла.

Рядом с отцом я чувствовал себя сиротой, вдвойне сиротой, потому что, встретив его, я потерял еще и мать. Она готова была пожертвовать мной ради согласия в доме: несмотря на его враждебное ко мне отношение, она была готова проявлять к нему нежность и почтение. Я чувствовал себя брошенным. Спустится ли с небес ангел, чтоб уберечь меня, как он уберег Исаака от покорной готовности Авраама совершить убийство? Наша встреча

мало того что унизила меня, она еще и вытеснила меня из жизни моей матери. На самом деле это все была история взрослых, в которую некстати вмешалось мое присутствие. Двое взрослых тридцатилетних людей должны были избавиться от семилетнего ребенка, чтоб сохранить мир.

— Говори тише, ты разбудишь его, — просила мать.

— Будет лучше, если мы пойдем в квартиру. Нам тоже надо отдохнуть.

Они встали с намереньем отнести меня в постель, но слово «квартира» вернуло мне силы. Я автоматически попытался подняться, но усталость не дала мне встать на ноги. Они оба поддерживали меня, чтоб не дать мне упасть, когда мы шли в комнату.

Отец отпер первую дверь (ту, что находилась напротив кухни), и мы оказались в помещении, где царил приятный полумрак. Жалюзи были опущены, и из-за того, что мы пришли из солнечного патио и я был сонный, было тяжело сориентироваться. Я потихоньку стал различать контуры мебели и ее расположение. Чем больше я видел, тем сильнее разочаровывался.

Я разглядел двуспальную кровать, по бокам которой было две небольших тумбочки, большой платяной шкаф у стены и трюмо с небольшой табуреткой перед ним. Впереди, втиснутая между стеной и дверью, находилась кроватка. Я понял, что она предназначалась мне.

— Это моя комната? — спросил я удивленно.

— Что такое, тебе не нравится? — переспросил отец, проявляя сдержанность, так не вписывающуюся в его характер.

— Я думал, это будет моя собственная комната.

— Она твоя, но и наша тоже, — объяснил отец.

— Но…

— Она для всех нас, — вмешалась мать. — В следующем году у тебя будет твоя собственная комната. А сейчас надо делиться.

— Но ты же мне обещала…

— Ты хоть знаешь, скольким детям негде спать и нечего есть? Тебе повезло, — заговорил отец по-украински, заводя пластинку, которая затем много лет оставалась его любимой.

Я хоть и понял, к чему он клонит, мне не нравилось, как он строит предложения.

— Но ты не писал, что…

— Тебе в Западенце было лучше? Что с тобой? Тебе не нравится? Если не нравится, я тебя могу сегодня же отправить назад.

— Хватит уже говорить глупости, — сказала мать отцу.

— Глупости? Думал, что я царь и в Кремле живу? Что ты себе понапридумывал?

— Мы все устали, — сказала мать, раздевая меня, чтобы уложить в постель. — Сейчас мы поспим, а потом все обсудим.

Я не спорил с ней, позволил раздеть себя и уложить. Я прикрыл глаза, притворяясь, что засыпаю, хотя это было не так. Я вжался лицом в подушку, стараясь преодолеть ярость. Если не нравится, можешь вернуться, — так он сказал. Эта фраза была словно нож в сердце. Все было ненастоящим: ненастоящие планы, фальшивые ожидания, ненастоящий отец, ненастоящие дядья, ненастоящие кузены, фальшивая семья, но в отличие от театра, в котором я побывал с дядей Лузером, тут не было занавеса и актеры сохраняли личину после первого акта. Ложь была такой страшной, что казалась правдой.

Что делать? Меня обманули, но не только ложь доставляла мне боль. Меня пугала перспектива будущего, состоящего изо лжи. Все дело во лжи? Не только, еще и в разочарованиях. Я представлял себе отца таким, каким он не мог быть на самом деле. Он жестокий мужчина, который унижает меня своими замечаниями и своими угрозами, и я был бы счастливее без него, чем с ним. Ложь и разочарования. Достаточно ли этого? Нет. Не хватало самого главного. Я жил под крылом у своих теток и дядьев, под защитой их нежности и заботы. В этом доме если и была любовь, то она пряталась по темным углам, ее никто не разделит с тобой, никто не примет. Я должен был смириться с будущим без любви, за исключением крох, которые могла позволить дать мне мать. Разве все это того стоило?

Я думал обо всем этом, и у меня внутри все горело, и окружающий полумрак окутывал меня. Голоса

родителей таяли в темноте, и потихоньку я успокоился и закрыл глаза. Прежде чем заснуть, я видел, как мать разделась, чтоб лечь в постель. Затем я погрузился в глубокий сон.

Потом все затихло. На много лет.

Отец

Бабушка и дедушка с Мойшей и Беньямином

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Вечер в июле

Миражи у бассейна

Раскафриа, Кастилия, Испания, 14 июля 1979 года

Йоси Азель советовал нам: «На выходные лучше в „Эль-Паулар“. Это милая гостиница, идеальное место для отдыха. Она находится в ста километрах от Мадрида, в предгорьях Сьерра-де-Гвадаррамы. Это лучше место для прогулок — леса, реки, картезианский монастырь XIII века. Кроме того, там отлично с питанием — кастильская кухня, типичная для этой местности».

В вопросах гастрономии и прочих радостей жизни Йоси Азелю можно было всегда довериться с закрытыми глазами. Он лучше всех на свете знал, как эффективнее всего насладиться блаженным ничегонеделаньем, и всегда был готов поделиться этим секретом с другими, даром что он работал по двадцать часов в сутки. Йоси был человек-вулкан, нескончаемый источник энергии, чудо природы. Он великодушно предложил нам воспользоваться его гостеприимством, хотя мы были едва знакомы, когда только приехали в Мадрид, — у него мы чувствовали себя как дома. И позднее, когда в Аргентине произошел военный переворот, который, мало сказать, что стал для нас катастрофой, так еще и привел к тому, что от нас отвернулись практически все наши друзья из Буэнос-Айреса. Страх и по большому счету отсутствие сопереживания оказались сильнее привязанностей. Довольно продолжительное время мы были совершенно одиноки. Мы были обречены на губительный остракизм, за крайне немногочисленными исключениями. В Мадриде мы стали частью небольшой компании, к которой принадлежали и Йоси Азель с супругой Энкарнитой, с ними мы тут же стали близкими друзьями. Когда под давлением обстоятельств нам пришлось отказаться от комфортабельной квартиры, которую мы сняли по приезду в Мадрид, и мы были вынуждены потесниться, Йоси, его жена и некоторые друзья не переставали звонить нам, интересоваться нашей жизнью, поддерживать нас в невзгодах и предлагать помощь, тогда как другие наши знакомые в Испании и за ее пределами — в том числе и в Буэнос-Айресе — внезапно перестали проявлять беспокойство и замолчали.

Я почти год безуспешно искал работу. В это время моя жена Дина и дети, Сесилия и Ариэль, тоже пытались начать новую жизнь. Вместе с Мануэлем Агиларом, который без лишних сомнений подписался на эту аферу, мы, без средств и практически на голом энтузиазме, основали издательство «Альталена», которое через некоторое время пошло в гору и стало приносить нам некоторый доход.

В июле 1979 года, как и в другие годы, по местному обычаю, в школах и университетах начались каникулы. У Дины [1] был перерыв в занятиях, которые она вела в театральной школе, основанной актерами и режиссерами из Аргентины, и она взялась участвовать в создании музыкального сопровождения для спектакля «История лошади» по рассказу Льва Толстого «Холстомер» в постановке Маноло Кольядо, талантливого испанского режиссера.

1

Все примечания, не обозначенные пометой Примеч. авт., принадлежат переводчику.

Дина Рот (Dina Rot) — певица, исполнительница еврейских песен на ладино чилийского сефардского происхождения.