Последнее предложение
Шрифт:
Через несколько минут он сел и стянул с себя свитер, оставшись в одной футболке — солнце жарило вовсю. В траве кто-то шебаршился, с берез доносилось резковатое птичье покрикивание. Роман стряхнул с колена муравья, потер все еще ноющий висок и снова лег, подложив свитер под голову, потом закурил, лениво пуская дым в прозрачный воздух и щурясь под темными стеклами. Но, не докурив сигарету и до половины, приподнялся и недовольно посмотрел туда, куда ушла взбалмошная и насквозь непонятная горчаковская вдова. Очень не понравилось ему это жалобно-беспомощное в ее глазах. Он уже видел такое выражение — в собственных, отраженных зеркалом после первой встречи с растреклятым Денисом — нет, после второй, когда «опель»… и не в «опеле» тут дело, и не в кружевных трусиках бухгалтерши, и не в лаванде, и не в инее, и даже не в рассказе Нечаева, не менее безумном, чем
К нему?
А может, и нет — ведь тех людей он не знал совершенно, а Риту возит уже третий день… может, это всегда должны быть люди, которых он не знает… но почему именно он, почему?..
Роман сморщился, собрал все свои измышления в кучу и обозвал их нехорошим словом, после чего, с досадой посмотрев на тихонько покачивающийся катер, встал и быстро пошел туда, где между деревьями исчезла Рита.
На этот раз отыскать ее след было гораздо проще — и не только потому, что чувствовался слабый аромат духов. Подальше от берега березы росли реже, но выглядели более старыми, и почти все пространство между ними заполнял низкорослый кустарниковый дубняк, на котором вездесущие пауки уже успели развесить свою золотящуюся под солнцем паутину, и там, где только что прошел человек, она висела печальными лохмами, ветки иногда торчали косо, на земле попадался один-другой сбитый молодой листок. Вскоре Роман увидел втоптанный в палые листья окурок, потом приметил зацепившийся за сучок длинный золотистый волос. На попадавшихся травяных островках без труда можно было разглядеть примятые стебли. След, ровный, четкий, уводил наискось от берега в глубь леса, и Роман, осторожно разводя густые ветки и бесшумно продвигаясь вперед, понял две вещи — во-первых, Рита идет очень быстро, во-вторых, она очень хорошо знает, куда идет. Он попытался припомнить, что же такого может быть в этом месте, но в последний раз он был здесь очень давно и бродил исключительно вдоль берега, а дальше не забирался — стоящей рыбы в Коряжке было не добыть, и места вокруг нее были неудобными — сплошь холмики, хлесткие ветви, да сырость. Роман знал лишь, что километрах в десяти отсюда расположилась полузаброшенная деревенька, название которой позабыл, но, судя по направлению, Рита стремится явно не туда.
Далеко впереди среди ветвей мелькнуло вдруг голубое пятно, и Роман остановился. Осторожно выглянул из-за ствола березы — пятно не двигалось, Рита стояла — то ли осматривалась, то ли вспоминая, куда идти дальше — идет ведь определенно к какой-то цели, явно не прогуливается. Он застыл, прижимаясь щекой к прохладной березовой коре и чувствуя себя совершеннейшим идиотом. Если бы Рита шла куда-нибудь купаться или загорать, а он — подглядывать за ней или с еще более гнусными намерениями, тогда цель была бы, по крайней мере, хоть реально объяснимой. Роман ждал, слушая, как высоко в ветвях над его головой обличающе стрекочет сорока. Справа доносился веселый плеск воды, и слышалось одинокое томное поквакивание.
Голубое пятно качнулось из стороны в сторону, словно бы неуверенно, потом послышался шелест раздвигаемых ветвей, и оно исчезло. Роман осторожно двинулся вперед, не сводя глаз с того места, где скрылась Рита. Рядом по толстому стволу стремительно промелькнуло рыже-серое, раздраженно зацокало, метнулся еще не перелинявший до конца, свалявшийся хвост. Белка, застыв на развилке тонкой ветки, подозрительно оглядела крадущегося Савицкого и, сделав какие-то свои выводы, устремилась на более недосягаемую высоту.
Застенчиво прячась за деревьями, Роман преодолел еще около пятидесяти метров и остановился, осторожно выглядывая из-за березы. Перед ним чуть колыхались ветки. Идти дальше не было нужды — и отсюда было все прекрасно видно.
Рита стояла на краю небольшой продолговатой полянки, боком к нему, а в центре расположилось, то, что некогда, очевидно было домом. Нет, домом — это сильно сказано — избушкой, неизвестно кем и неизвестно зачем тут выстроенной. Уцелела лишь нижняя часть обугленного сруба, все заросло травой, и черное, проглядывающее сквозь зелень, казалось немного жутковатым. Сруб чуть осел на правый бок, с угла притулился молоденький дубок, тянущий ветки во все стороны, словно пытаясь прикрыть это безобразие, совершенно неуместное в ярком весеннем лесу, чуть в стороне валялось несколько обгорелых бревен. Пожар, видимо, был очень давно, уж не меньше десяти-пятнадцати лет назад, и сразу видно,
Пока он думал об этом, Рита закурила и подошла к срубу — осторожно, как подходят к спящему опасному хищнику. Обошла вокруг. Лицо у нее было мучительно-сосредоточенным, как будто она пыталась что-то понять. Покачала головой, потом пробормотала — негромко, но Роман услышал:
— Нет, не то. Ничего. Вот черт! Но должна же быть причина, должна!
После чего Рита отшвырнула сигарету, с размаху плюхнулась прямо на траву и, закрыв лицо ладонями, задушено произнесла:
— Рассказать? А что тебе на это скажут? Только одно — у вас, девушка, редкий по своей оригинальности параноидальный бред! Может, и не было ничего… твои фантазии плюс его фантазии… но почему же все так похоже и… почему это имя?!..
Она застонала и закинулась на траву, продолжая зажимать лицо ладонями, и Роман чуть отодвинулся назад, чувствуя себя в высшей степени неловко. Возможно, если б Рите и в самом деле вздумалось тут оголиться, это было б еще ничего, но сейчас он глазел не на женские формы, а на чужие переживания, и это было намного хуже. Он отвернулся, хмуро глядя на ползущего по березе трудягу-муравья, борясь с желанием закурить и слушая доносящиеся до него мучительные всхлипывания. Отчего-то вспомнился утренний разговор Риты с Гельцером, и Роман мысленно обругал себя за столь неуместно проявленное любопытство. Некоторые вещи о людях лучше не знать. Иногда о людях лучше вообще ничего не знать, и тогда, возможно, тебе все равно, когда им плохо.
Рита вдруг вскочила, поспешно вытирая чуть опухшее, мокрое от слез лицо, изукрашенное полосками раскисшей туши, резко повернулась и направилась прямо в его сторону. Роман отступил назад и бесшумно исчез в зарослях дубняка, и ветви не шелохнулись и ничем не выдали его отступления.
Когда Рита подошла к катеру, Савицкий безмятежно спал, вольготно раскинувшись на траве, и обратил на нее внимание только после того, как она наклонилась и как-то негодующе потрясла его за плечо.
— Эй, я уже здесь, просыпайтесь!
— Что-то вы быстро, я бы еще поспал, — он приподнялся на локте, глядя на ее лицо — ни малейшего следа слез, макияж поправлен — верно, останавливалась по дороге, потому у него и получилась такая приличная фора. Он и взаправду успел немного задремать. — Может, еще погуляете?
— У вас рабочий день, как вы недавно изволили заметить, — с холодком ответила Рита. — Так что вставайте и перемещайтесь на свое место, хватит загорать!
— Я-то думал, мы здесь надолго, — проворчал он, натягивая свитер, и Рита взглянула на него очень внимательно, чуть сузив глаза. В голове Романа вдруг мелькнула мысль — неужели заметила? Да нет, не должна была.
— А вы не думайте.
— Брать пример с вас? Ладно.
Она раздраженно дернула плечом и пошла к катеру, бросив на ходу:
— Изощряйтесь в остроумии где-нибудь в другом месте и при другой аудитории!
Голос прежний, и в осанке уже не чувствуется ни растерянности, ни беспомощности — вернулась вздорная кошка. И то ладно.
На причале, сидя за барным столиком под чуть колышущимся тентом, покуривал Анатолий, имея предельно мрачный вид, и, едва Роман ступил на доски, поманил его к себе указательным пальцем. Он сразу же понял, что к чему, и неторопливо направился к столику, доставая сигареты. Рита ушла не прощаясь — по дороге они успели разругаться в пух и прах, так что она, в конце концов, чуть не вцепилась ему в лицо. Впрочем, отчего-то у Романа не сложилось впечатления, что поездкой она недовольна, и яростные стычки для нее сегодня были чем-то сродни хорошей порции коньяку, употребленной с целью отрешения от реальности. А вот сама бутылка с коньяком на сцену так и не вышла. И на скрипке Рита больше не играла, и не омывала Савицкого недвусмысленными взглядами. И вплоть до того момента, как она, назло ему, лихо перепрыгнула с катера на причал, чуть не сломав каблуки, и прошла мимо, протащив, словно тяжелый шлейф, свое почти осязаемое бешенство, Роман чувствовал ее старательно скрываемый страх.