Последнее предупреждение
Шрифт:
– Я сожалею. Ты выбрал трудную дорогу. Сам того не зная.
– А что хотел предложить мне ты? Военную славу? Власть? Это ведь так мало.
– Мало. Для форсъюзера – мало.
– У меня было желание, попросить тебя снять маску. Но теперь...
– Ты видишь меня сквозь нее?
– Да. Ты такой, каким мне снился. Строгий. Чуть уставший. Хотя, – мне кажется или нет? – уголки глаз, в них появилось...
– Что?
– Надежда? Оптимизм? Не знаю. Во всяком случае – нет обреченности.
– Обреченности?
–
– Может быть... ты и прав.
– Трудно? Да, как же тебе трудно. Теперь я многое понимаю. От этого ты меня предостерегал?
– Никто не хочет, чтобы дети совершали их ошибки или повторяли жизненный путь.
– Но я выбрал другой.
– Я бы не сказал, что он легче.
– А разве бывает что-то легче? Все в той или иной мере одинаково. Везде есть свои трудности.
– Ты слишком молод, чтобы понимать это. Дурной знак.
– Я просто дольше жил на Татуине.
– Это – хорошая школа выживания. Но добровольно я бы тебя туда не отдал.
– Что толку сожалеть о прошлом? Разве его можно изменить? Я такой, какой есть.
– Да. И ты уходишь.
– Лея меня заменит. Она продолжит все, что делаешь ты.
– Твоя сестра – не пришла...
Показалось или нет? Похоже, в отцовском голосе – печаль. Наверное, это трудно – вот так, сразу осознать себя отцом взрослых детей. Собственных – но чужих и далеких, а сейчас – собирающихся стать еще дальше.
На секунду юному Скайуокеру стало грустно за свой выбор. Но ведь там, на Альдераане он тоже произнес правду. Кому нужен Люк, идущий чужим путем, пусть даже из благих побуждений? Не ему самому, да и тем, кто его, наверное, по-настоящему ценит – он тоже не нужен. Вот так и уходит все напускное, оставляя истину. Твой мир – таков, каким ты его делаешь. Он отражение тебя – и твоего отношения.
Ты же знаешь это, отец.
– Ей нужно время, – произнес Люк. – За сегодняшний день на нее свалилось слишком много правды.
– Император? – понимающе спросил Темный Лорд.
– Император, Бейл Органа, Бен. Если для меня истина была просто неожиданностью, то для нее она стала болью. Особенно то, как Кеноби заставил мать от нас отказаться...
Ослепительная вспышка ненависти из-под шлема как ответ на последний, не заданный сыном вопрос. Он ее любил, – конечно, любил! – если до сих пор приходит в ярость от причиненной этой женщине боли. Но это было давно – а жизнь продолжается. И ярость быстро сменяется чем-то вроде сожаления.
Минус во владении Силой – практическая нереальность одиночества. Разве что... щит, но он остановился, не продолжив ставшее почти рефлекторным движение. Хватит! Едва ли это выход – прятаться от родного сына. Тем паче, что в Люке нет осуждения. Он, действительно,
– Я должен был догадаться, – черная перчатка сжимается в кулак.
Тонкие пальцы на черной броне. Все-таки – хорошо иметь собственную семью.
– Думаю, у тебя были веские причины, отец. А теперь ничего не изменишь. Лея тоже переболеет, хотя в ее потрясении есть плюс: сестра поймет, насколько ее Хан лучше, чем кажется. И я искренне желаю Лее счастья.
– Я тоже, Люк. Я тоже.
– Она похоже на, – голос молодого человека дрогнул, – мать?
Он видел хроники. Он помнил лицо Амидалы Наберрие, но хотел услышать от отца.
Ведь отец ему говорил другое.
– Да, – выдохнул Вейдер.
– Ты же говорил, что я...
– Она похоже на мать внешне. А внутренне...
Люк понял.
– На тебя?
– На Энекина. На меня в прошлом.
– А я – наоборот?
– А ты – наоборот. Внешне пошел в Энекина, но внутренне – в Падме.
– Ты так звал ее – Падме? Не Амидала?
– Я так ее звал с девяти лет. Привычка.
Юноша порывисто отвернулся к входу, и разом перестал быть серьезным. Улыбка озарила его лицо. Что ж, Мон Мотма и на этот раз удивительно кстати.
Ведь Люк чуть не задал вопрос, на который отвечать перед посторонними не хотелось. Даже перед собственными детьми.
Мысленно самому себе – только так и можно:
«Что бы ты сделал, если бы абстрактный благой, некто, предложил вернуть твою жену... подарить все ее мысли и чувства, чтобы ты снова видел ее, как наяву, видел себя ее глазами?»
«Она всегда была в моем сердце – и никогда не была для меня игрушкой. Я был бы рад, если бы она позволила мне узнать свои мысли... и чувства. Но вот так... похоже на воровство, и это при том, что этот «благой абсолют» вернул бы лишь призрака... призрака ее-тогдашней, смотрящего на меня-тогдашнего. И ничего более. Кому нужна такая истина? Зачем такая... откровенность? Я знаю, что любил. Я знаю, что она тоже любила. Этого достаточно. И она всегда была со мной – даже тогда, когда формально моей не была. Истинная любовь не проявляется в собственничестве. Она чужда жажды обладания. Это – низшие инстинкты, весьма далекие от высших чувств – и почему-то их подменяющие. Наша любовь – была чудом. И я не предам ее память... ни за что. И, тем более – в угоду любопытству».
– Люк улетает? – поинтересовалась Мон у Лорда Вейдера. Тот просто кивнул головой, будучи погружен в собственные мысли.
– Не одобряешь его выбор? – осторожно переспросила женщина. Если она что и поняла в психологии мужчины напротив, так это – то, что говорить с ним о чувствах надо очень осторожно. Если, конечно, желаешь услышать что-то кроме: «да», «нет» и «идите к ситхам».
– Я его отпустил, – сложно понять интонацию – благодаря респиратору и вокодеру – но, похоже, Милорд сейчас где-то далеко.