Последнему - кость
Шрифт:
– Что дашь? – упиралась сестра.
– Ну...
Алексей не дослушал, сколько стоит молчание, вернулся к телевизору. На экране мелькало что-то, играла музыка, младший из братьев чему-то смеялся, размахивая ручонками, а Алексей видел и слышал совсем другое. В ушах стояло приглушенное мычание, а перед глазами вспыхивали розовые клочки ваты и слипшиеся от крови волоски, подрагивающий живот и холодная сталь медицинских инструментов. Тут еще сестра, одетая в короткое платьице, вернулась на диван и начала баловаться шариками от подшипника,
Шумно отворилась кухонная дверь, осторожные шаги добрались до соседней комнаты, скрипнула кровать.
– Сейчас чаю принесу, – послышался голос тетки Райки.
Вскоре она принесла чай, зазвенела ложечкой в чашке. Тетка прошла позади Лешки к серванту, сунула деньги в кувшинчик, стоявший в дальнем углу на верхней полке. Алексею казалось, что тетка все знает и смотрит на него с укоризненно-гадливой ухмылкой, решает, выгнать ли пинком под зад или потыкать носом, как нашкодившего щенка. Не поднимая головы, он встал с дорожки и пробормотал невнятно, будто со словами выползал свербящий комок, проглоченный у двери:
– Пойду я.
– Обедать не останешься?
– Нет.
– Как хочешь, – буднично произнесла тетка Райка. – Да, матери напомни, чтоб долг занесла.
– Напомню, – справившись с отвращением, сказал Лешка.
Проходя через соседнюю комнату, увидел лежащую на кровати Смирниху. В одной руке чашка, в другой платочек, которым терлись красные, постаревшие глаза. Ноги немного раздвинуты, ниже колен покрыты волосиками того же цвета, что и там, на ногтях облезлый педикюр.
Зато на улице Алексей не видел никого и ничего. Под ногами вдавливался грязный снег, стельки промокли, он шел, не разбирая дороги.
– Леха, чего не здороваешься? – послышалось сзади.
– Привет, – буркнул, не оборачиваясь.
Очнулся у почты. Там, на остановке, урчал старый, с облупившейся краской, желтый автобус, приезжающий три раза в день из райцентра. У передней двери, оперев о ступеньку большую сумку, стояла Юлия Сергеевна, разговаривала со Светкиной бабкой, а внучка шагах в трех от них делала вид, что не подслушивает. Она заметила Лешку, проследила, на кого он смотрит. Пусть знает, лишь бы учительница не догадалась.
Юлия Сергеевна неуклюже забралась в автобус, заняла место у заляпанного грязью окна. Голова в берете замерла в рамке из темно-желтого металла, напоминая плохо проявленную фотографию. Вот учительница повернулась, посмотрела сквозь Порфирова, маленький носик поморщился и затемнился отраженными деревьями. Алексей взглядом проводил автобус до поворота, пошагал домой.
– Леш, помоги Свете, – попросила бабка.
Алексей забрал у одноклассницы набитую продуктами сумку, пошел медленнее, чтобы не обгонять женщин.
– Поехала ваша учительница к родителям на праздники. Тоже надо: с вами ой как намучаешься! – сообщила бабка. – Хорошая она у
– Никакая она не красивая, – обиженно возразила Светка. – И синяк под глазом.
– Это поленом стукнуло, когда дрова рубила. Нет бы, прийти помочь! Пять мужиков в классе, а ни один не додумался...
Порфиров невнимательно слушал ее ворчание. Значит, он не увидит учительницы до конца каникул – целую неделю!
– Ишь, воронье на шабаш потянулось, полицаи проклятые! – прошипела бабка.
Во двор Гилевичей, к которому они приближались, зашли дед и бабка Яцюки.
– Отпустили иуду! – продолжала бабка. – Опознал его кто-то в Белоруссии, сообщил куда надо, что этот холуй фашистский вытворял. То-то он столько лет туда не ездил, боялся, выродок!
Дед и баба Смирновы были в войну под немцами. Деревню их сожгли при отступлении, и они перебрались сюда. А вскоре в поселок пригнали немецких пособников с семьями. Первые годы Смирновы даже не здоровались с ними. Время притупило ненависть, однако не вытравило полностью, поэтому Светкина бабка ругалась, пока не дошла до калитки своего дома.
– Зайдешь, Леш, чайку попить?
Алексей вспомнил чайную чашку и постаревшие глаза над ней.
– Не хочу.
Не стал есть и дома: не мог сесть за кухонный стол. И на мать не мог смотреть.
Глава пятая
Свист за окном оторвал Алексея от работы. Ладно, подождут лыжи до настоящего снега, все-таки сегодня праздник – Седьмое ноября. У калитки поджидали братья Тюхнины. Они уже свыклись с Лешкиным верховодством, а он зла не помнил.
– Пошли смотреть деда Гилевича, – предложил Гришка.
Во дворе Гилевичей собака была закрыта в будке, а на крыльце чернела крышка гроба. В комнатах пахло сосной и ладаном, большое зеркало было завешано одеялом. Возле гроба сидели женщины в черном, кто-то – Лешка никак не мог разглядеть боковым зрением кто, а повернуть голову не хватало сил, – расхаживал туда-сюда. В углу шептались две старухи, и звук был такой, будто мыши в соломе возятся. Алексей смотрел на белое с красной вышивкой полотенце, закрывающее голову покойника. Создавалось впечатление, что лежит набитый тряпками костюм.
И руки не человеческие – восковые, точно без мяса внутри. В комнату зашли еще две старухи, потеснили Алексея.
– Пошли глянем, где он... – позвал шепотом Гришка.
Алексей с трудом оторвал взгляд от полотенца и, сдерживая дурноту, быстро вышел из дома. Гришка повел в сарай. Внутри было тепло и сухо, пахло куриным пометом. На одной из стен светлело пятно.
– Здесь, – показал на него Тюха-старший. – Видишь – замывали кровь.
Лешка преодолел страх и дотронулся до стены. Шершавые бревна заскользили под кончиками пальцев. Пальцы задержались на колючих ямах, соскочили в углубление – след от вырванной щепки, более светлый, чем пятно, и с бороздкой поперек.