Последнему - кость
Шрифт:
– Не могу, мне надо...
– Никуда тебе не надо, – перебила бабка, – ложись в постель. Или кривым хочешь остаться?!.. Не бойся, родителей твоих и на порог не пущу!
Алексей проспал всю ночь и, с перерывами, почти целый день. Снилось, что убегает от кого-то, большого и черного, отбивается от собаки с уродливой мордой, похожей на человеческую, хлебает грязную воду из бурного ручья, текущего после проливного дождя по дну оврага. А утром с трудом выпил чашечку чаю. Зато в обед поел хорошо, и опять в удушливые сны врывались голоса и звуки, опять дрался и пил...
Светка
На следующий день пришла Лешкина мать. Она долго разговаривала на кухне со Светкиной бабкой. Лешка сидел одетый на кровати, ждал. Он уже знал, что вернется домой. Поломается немного и вернется.
Отец был на работе. Мать посадила сына за стол, налила вина. Примостившись напротив, привычно раскачивалась из стороны в сторону и печально смотрела на сына.
– Мужик... – с тяжелым вздохом и долей гордости произнесла она, когда Алексей в три глотка опорожнил стакан.
Глава седьмая
– Да, лихо тебе врезал Порфир-старшой! – сказал Вовка Жук. – Ты смотри: недели две прошло – да? – а глаз красный. Батя твой – тот еще мордоворот! Помнишь, Петруха, как летом он тебе наклевывал, пока я не встрял?
Базулевич невразумительно промычал в ответ.
– Ничего, Леха, вернешься из армии, тогда ты ему вешать будешь! – Жук прислушался, испуганно приказал: – Прячь бутылки и стаканы, директор идет.
Алексей спрятал две бутылки и стаканы за протектор, прислоненный к стене в дальнем конце гаража. Жук и Базулевич забрались под свои машины и самоотверженно зазвякали ключами.
Директор – коренастый мужчина с бульдожьими щеками и двойным подбородком – остановился у Вовкиного КамАЗа, позвал:
– Вылазь, Жук. Почему не выехал?
– Да это... тормоза травят, – Вовка смотрел под ноги, а руки держал по швам.
Директор принюхался.
– Опять пьяный!.. Значит, так... – он завернул фигурный мат, – если сейчас не выедешь... – сделал паузу.
– Можно, конечно, и в другой раз доделать, – быстро согласился Жук.
– Вот-вот, доделаешь в другой раз, когда разрешу. И Базулевич тоже. Слышал, Базулевич?
– У-У, – послышалось из машины.
– И смотрите у меня, – пригрозил на прощание директор.
– Придется выезжать, – произнес Жук, стараясь не смотреть на Алексея.
А Лешка и не думал обвинять его в трусости: директор – существо из другого мира, где росчерк пера сильнее самых крепких кулаков, и даже в голову не приходило, что директора можно избить так же, как других посельчан.
– Видишь? – кивнул Вовка на директорский дом, когда проезжали мимо: – Особняк отгрохал! Мороз на улице, а у него форточки нараспашку: радиаторы греют, к котельной подключился. Вода прямо в доме, хочешь – горячая, хочешь – холодная. Ни тебе колодца, ни возни с печкой. Как в городе!
Выехав за поселок, остановил машину, поменялся с Алексеем
– Сцепление плавно опускай.
– Помню. – Лешка медленно опустил педаль, автомобиль тронулся без рывка. Переключив передачу, Лешка с радостью произнес: – Поехали!
– Давай, не спеши и свободней сиди, не горбься. – Жук закурил сигарету. – В школу думаешь ходить?
– Неохота.
– Ходи. Все равно заставят учиться, так лучше пока молодой, пока голова свежая. – Он расплескал струю дыма о лобовое стекло. – Юлька-то наша драпанула, теперь у тебя проблем не будет... А это, – дым снова забился о стекло, – ты что – втрескался в нее?
После паузы Лешка кинул слово-заклятие, выношенное для учительницы.
– Это точно, – согласился Вовка. – Вот на этой седушке, – он хлопнул по сиденью рядом с собой, – драл ее. Вот такими слезами, – отмерил половину указательного пальца, – плакала, просила, чтобы на станцию отвез. Да ты что, говорю, три часа в один конец! Она деньги сует. А что мне деньги, мне своих хватает! Ну, она давай себя предлагать. Тоже мне красавица – набор костей и пачка сухожилий!
– А чего ж ты тогда?
Вовка пожевал кончик сигареты, сплюнул табачинку.
– Все они, городские, шлюхи. Только выпендриваться и хвостом вертеть умеют. Дома грязь, жрать нечего, дите обоссанное лежит, а она книжки читает или у зеркала вертится. А вломишь для порядка, сразу в милицию бежит.
– Это твоя первая?
– Ага... Лучше деревенскую бери. Пусть не такая красивая, зато спокойней с ней. – Он опять пожевал сигарету. – И жить надо подальше от города. Там, где кончаются железная дорога, электрификация и советская власть! – Жук зло захохотал. – Жизнь, Лешка, – это мясо: последнему – кость! А в городе последним всегда будешь ты, – жестоко закончил он и жадно затянулся.
Потом окурок прочертила воздухе красную дугу, зарылся в снег.
– Сейчас будет грунтовка в лес, поворачивай. И не круто, чтобы хвост прошел.
Алексей осторожно повернул, внимательно наблюдая в зеркало за колесами в конце полуприцепа. Машина пошла медленней и загудела натужней.
– Давай поменяемся, – предложил Вовка, и, не останавливая машины, пересели.
После того, как КамАЗ загрузили бревнами, в кабину забралась Бандитка – бабища с лицом, похожим на перепеченный блин – круглым и в пятнах, рытвинах, лепестки шелухи. Наверное, никто в поселке, кроме леспромхозовской кассирши, не знал ее фамилии и имени, всем хватало клички. Бандитка стрельнула у Жука сигарету и запыхтела ею, смачно почмокивая.
– Что, надоело работать? – спросил Вовка.
– Да пошел он!.. – матюкнулась она неизвестно в чей адрес. – Дай еще одну. – Прикурила новую сигарету от окурка и добавила: – Я не лошадь. Пусть сам пашет.
– Пять мужиков за ночь пропускаешь, а говоришь, не лошадь! – поддел Жук.
– Пошел ты... – беззлобно ругнулась она.
Лешка посмотрел на нее с восхищением: во баба! И курит, как мужик, затянется – искры летят!
– Бандитка, что там вчера возле вашего барака было? – спросил с усмешкой Жук.