Последние бои Вооруженных Сил Юга России
Шрифт:
Был 1920 год. Март месяц. Над далекими городом и портом в высь, закрытую низкой, серой облачностью, вздымаются густые клубы черного дыма, пронизываемого длинными языками бушующего пламени пожаров. Горят огромные складские помещения–пакгаузы, железнодорожные составы. Горит и сгорает, превращаясь в пепел, все то, что еще вчера и так недавно хронически не хватало во всем нуждавшимся героическим полкам Белой армии.
Сгорало и грабилось шныряющим в хаосе треска огня и дыма так называемым «населением» с так называемых разных «прицепиловок» — окраин города, перемешавшимся с вездесущими в то время дезертирами, ставшими «зелеными». Ни белые, ни красные. Преданы огню и разграблению, бессмысленному уничтожению десятки тысяч комплектов теплого белья, суконного обмундирования, обувь, снаряжение,
Конные части Вооруженных сил Юга России крупной рысью, сверкая красными лампасами, серебром оправленных кубанских и горских шашек и кинжалов, всадники в серых шинелях, черкесках, бурках уходят по вьющейся лентой дороге, по склонам гор, вдоль моря на юг. Жуткий вид производят отдельно, сбоку этой лавины бегущие оседланные кони без всадников, с мотающимися стременами, порой издающие тихое ржание, звучащее как стон тоски по ком-то утраченном. Пехотные части грузятся на пароходы у пристани.
Для обеспечения нормальной погрузки и прикрытия уходящих войск на последнем оборонительном рубеже, в нескольких верстах от окраины города, в складках горной местности притаились небольшие заслоны артиллерии и конных групп.
Противник с гор ведет редкий и беспорядочный артиллерийский огонь. Белая артиллерия отвечает редко, но, заметно, довольно метко, заставляя вражеские батареи часто менять позиции. Конные группы маневрируют по сигналам своих наблюдателей, заставляя высовывающиеся скопища врагов держаться все же на почтительном расстоянии. Помогает дальнобойная артиллерия морского флота.
11 марта, примерно в полдень, недалеко от небольшой конной группы и санитарной летучки раздался взрыв, взметнувший с мерзлой землей обломки окованного железной шиной колеса. Осколками разорвавшегося снаряда была убита находившаяся там единственная сестра милосердия и тяжело ранен офицер, который в тот же вечер умер в санитарном околотке при казармах местного батальона. Сестру там же, на месте, где ее настигла смерть, похоронили у куста боярышника. Лопаты и кирки, чтобы вырыть могилу, попросили у старика путевого обходчика, будка которого была недалеко, у железнодорожной линии. Он и был очевидцем всего случившегося.
Много времени спустя, в холодный и пасмурный зимний день, дул свирепый норд–ост, сдувая клочья темно–серых туч, лежащих на горах, как шапки великанов, и с диким свистом гнал их через долины в ущелья напротив. Загнал ветрище и меня — охотника — погреться в будку путевого обходчика после неудачного преследования так и убежавшего зайца, след которого потерялся у большого куста боярышника. Пошутив над горе–охотником, рассказавшим «дедушке» о своей досадной неудаче, старик сказал, что «этот куст он давно уже прозвал «сестрицын боярышник», потому там в двадцатом годе белую сестрицу снарядом убило, а у куста она и похоронена, сам там был, как ее, в шинель укутанную, в землю опустили»…
Уже когда уходил, обогревшись, старик показал мне сумку — старую кожаную, с почти стертым красным крестом на фоне белого круга. Тогда же, как-то случайно или нечаянно, на обратной стороне крышки увидал несомненно выжженные на солнце через увеличительное стекло две буквы: «А» и «Ч». Помню, с каким волнением смотрел я на эти буквы, сразу хотел было сказать старику, о чем думал тогда, но… не сказал. Сомнений почти уже не было. Убита была и здесь похоронена, конечно, наша Аничка Чубарина, сестра милосердия 1–го Корниловского Ударного полка, любимица наших семей, в течение трех лет постоянно у нас пребывавшая после многих походов, ранений, коротких отпусков.
Так вот почему тогда, в тот страшный день марта, мы ее не дождались, — а быть обещала. В последнем письме, от которого веяло безнадежной грустью, писала, что ей придется, видимо, опять совершить поход по Кубани.
С тех пор незаметная могила, что приютилась у куста боярышника в долине среди гор, зимой под легким пухом снега, летом под ковром зелени и голубых
Все это описано в рассказе «Сильнее смерти» в журнале «Вестник Первопоходника» № 41, февраль 1965 года. И вот прошло пятьдесят лет с тех пор… как я ошибся. Недавно случайно узнанное приоткрыло завесу над тем, что произошло на самом деле полвека тому назад.
Сестра милосердия Аня Чубарина не была убита под Новороссийском 11 марта 1920 года, как я описал в своем рассказе «Сильнее смерти». Кто же ты, сестрица, павшая от рваных, горячих осколков снаряда большевистской артиллерии в тот день? И откуда взялась та сумка с инициалами «А. Ч.»? Это остается не загадкой, а названо тайной, над разрешением которой можно строить лишь только догадки и предположения, если эти строки не прочтет кто-либо уцелевший из той конной группы последних, уходящих к морю.
В начале 1920 года, хотя Добровольческая армия Юга России и казаки, откатившись от Курска и Харькова и очистив Ростов, остановились за Доном и успешно отражали атаки красных, все же чувствовалась и общая растерянность командного состава, и слабость только что образованного Южно–Русского правительства. В это время я был назначен начальником Черноморской губернии, а вскоре затем на меня было возложено и управление Министерством внутренних дел Южно–Русского правительства.
78
Каринский Николай Сергеевич. Прокурор Крымской судебной палаты. Во ВСЮР и Русской Армии; весной 1919 г. Главноуполномоченный по эвакуации Крымского Краевого правительства, в начале 1920 г. начальник Черноморской губ. и управляющий МВД. Эвакуирован до осени 1920 г. из Новороссийска в Ялту.
79
Впервые опубликовано: Архив русской революции. Т. XII. Берлин, 1923.
Последнее назначение при наличии министра внутренних дел В. Ф. Зеелера объяснялось тем, что Южно–Русское правительство должно было находиться в Екатеринодаре, где была Ставка главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России, а министерства со всем служебным аппаратом, архивами и т. д. были эвакуированы из Ростова в Новороссийск, губернский город Черноморской губернии.
Принимая оба назначения, я понимал, что дело Добровольческой армии почти безнадежно, но, видя бегство многих, стоящих во главе гражданского управления, я считал, что при таких условиях всё и все будут брошены на произвол судьбы. Так что на свое назначение я смотрел, главным образом, как на способ спасти хотя бы несколько тысяч людей и вывезти их из Новороссийска.
Когда я переехал из Екатеринодара в Новороссийск, то увидал, что дело обстоит значительно хуже, чем я предполагал. Деморализация среди чинов Министерства внутренних дел (да и других тоже) была полная. Тяга за границу была сильнейшая, и я первое время был занят в значительной степени тем, что увольнял согласно прошениям чиновников, оставлявших один за другим под разными предлогами свои посты. Я решил, что с этим материалом, охваченным безумной паникой, все равно никакого дела не сделаешь. Лиц же, занимавших такие должности, которые сменить в такое время было нельзя без ущерба для дела (как, например, заведующего эвакуацией и. д. [Исполняющего должность] губернатора С. Д. Тверского), я всячески уговаривал остаться.