Последние дни
Шрифт:
Секунду спустя ангел уже слишком высоко, чтобы меня услышать. Но я все равно кричу, продолжая бежать следом за ними по улице, даже когда крики Пейдж стихают вдали. Сердце мое замирает при мысли о том, что он может уронить ее с такой высоты.
Я еще долго стою посреди улицы, тяжело дыша и глядя, как исчезает в небе крошечная точка.
5
Проходит немало времени, прежде чем я оглядываюсь по сторонам в поисках мамы. Дело вовсе не в том, что меня мало волнует ее судьба, – просто наши отношения несколько сложнее,
Ее нигде не видно. Тележка лежит на боку, содержимое рассыпано возле грузовика, за которым мы прятались. Мгновение поколебавшись, я кричу:
– Мама!
Любой, кого мог бы привлечь шум, наверняка уже наблюдает за мной из темноты.
– Мама!
На пустынной улице ни единого движения. Если даже молчаливые наблюдатели и видели из темных окон, куда она пошла, никто мне об этом не скажет. Я пытаюсь вспомнить, не схватил ли ее другой ангел, но все, что предстает в моих мыслях, – это ноги поднимающейся над коляской Пейдж. В это время могло происходить все, что угодно, и я бы этого не заметила.
В цивилизованном мире, где есть законы, банки и супермаркеты, параноидальная шизофрения – серьезная проблема. Но в мире, где банки и супермаркеты используются бандитами в качестве камер пыток, паранойя в разумных количествах не помешает. Шизофрения, однако, совсем другое дело. Хуже некуда, когда не можешь отличить реальность от фантазии.
И все-таки есть шанс, что мама успела улизнуть, прежде чем дела стали по-настоящему плохи. Скорее всего, она где-то прячется, следя за моими перемещениями. Вот почувствует, что опасность миновала, и выйдет.
Я снова озираюсь. Видны лишь дома с темными окнами и мертвые машины. Если бы я не провела несколько недель, тайком выглядывая из одного из этих окон, я решила бы, что осталась последним человеком на планете. Но я знаю, что там, за стенами из бетона и стали, есть по крайней мере несколько пар глаз, чьи обладатели сейчас размышляют, стоит ли рисковать, выбегая на улицу ради крыльев ангела или любой другой части его тела, которую удастся отрезать.
По словам Джастина, который еще неделю назад был нашим соседом, на улицах поговаривают, что кто-то объявил награду за части тел ангелов, и вокруг этого сейчас возникает целый бизнес. Больше всего ценятся крылья, но за руки, ноги, скальпы и другие, более интимные части тела можно выручить неплохую сумму – если только докажешь, что они принадлежали ангелу.
Мои мысли прерывает негромкий стон. Я тотчас же напрягаюсь, готовясь еще к одной драке. Но передо мной никого нет, кроме лежащего лицом вниз окровавленного ангела.
Неужели он все еще жив?
Судя по рассказам, которые я слышала, если отрезать ангелу крылья, он умрет. Как и человек, если отрезать ему руку. Он просто истечет кровью, если оставить его без присмотра.
Когда еще выпадет шанс добыть кусочек ангела? В любую минуту улицу могут заполонить стервятники. Самое умное сейчас – убраться отсюда, и побыстрее.
Но если он жив, возможно, знает, куда другой ангел унес
Кровь струится по его спине, растекаясь лужей по асфальту. Я бесцеремонно переворачиваю ангела, даже не задумываясь о том, опасно ли до него дотрагиваться. Охваченная паникой, все же замечаю его неземную красоту, идеальную форму его груди. Лицо тоже могло бы выглядеть как у классического ангела, если бы не синяки и ссадины.
Я встряхиваю его. Белый никак не реагирует, подобно греческой статуе, которую он напоминает.
Я с силой бью его по щеке. Веки вздрагивают, и он несколько мгновений смотрит на меня. Я с трудом подавляю желание бежать без оглядки.
– Куда они полетели?
Он стонет, и глаза снова закрываются. Я снова со всей силы даю пощечину:
– Скажи, куда они полетели? Куда ее унесли?
Отчасти я ненавижу ту новую Пенрин, которой я стала. Ненавижу девушку, которая хлещет по щекам умирающего. Но я загоняю эту мысль в дальние уголки сознания – пусть она мучит меня потом, когда Пейдж ничто уже не будет угрожать.
Ангел снова стонет, и я понимаю, что он ничего не сможет сказать, пока я не остановлю кровотечение и не переправлю его туда, где вряд ли появятся бандиты, чтобы разделать его на кусочки. Он весь дрожит, вероятно впадая в глубокий шок. Я переворачиваю его лицом вниз, на этот раз заметив, насколько он легкий.
Я подбегаю к маминой опрокинутой тележке и роюсь в груде тряпок, пытаясь найти что-нибудь пригодное для перевязки. Аптечка первой помощи спрятана на самом дне. Поколебавшись лишь мгновение, хватаю ее. Мне не по себе от одной только мысли о том, что придется тратить драгоценные медикаменты на ангела, который все равно умрет. Но без крыльев он настолько похож на человека, что я позволяю себе воспользоваться стерильными бинтами для перевязки.
Спина его покрыта таким количеством крови и грязи, что я даже не вижу, где находятся раны. В конце концов решаю, что это не важно, – главное, чтобы он прожил еще немного и успел рассказать, куда забрали Пейдж. Я туго обматываю его туловище бинтами, стараясь сильнее сдавить раны. Не знаю, можно ли убить, слишком туго перебинтовав, но зато я знаю, что смерть от потери крови приходит намного быстрее, чем любая другая.
Я как будто чувствую спиной взгляд. Бандиты наверняка решили, что я отрезаю себе трофеи. Вероятно, сейчас размышляют, не вернутся ли другие ангелы, пока они будут вырывать куски плоти из моих рук. Нужно закутать его в тряпки и увезти отсюда, пока они не слишком осмелели. В спешке я заматываю его с ног до головы.
Я хватаю коляску Пейдж. Ангел удивительно легок для своих размеров, и мне почти не требуется усилий. Если подумать, это вполне разумно. Куда проще летать, когда весишь пятьдесят фунтов, а не пятьсот. Впрочем, мысль о том, что он сильнее и легче человека, не добавляет мне теплых чувств к нему.
Я усаживаю ангела в коляску, делая вид, будто он страшно тяжел. Возможно, те, кто сейчас за мной наблюдает, решат, что я сильнее и крепче, чем выгляжу со своей худой фигуркой и ростом пять футов два дюйма.