Последние Горбатовы
Шрифт:
— Что это вы так? — заметил князь, пристально взглянув на нее из-под темных стекол очков. — Уж не меня ли жалеете?
Он едва заметно улыбнулся кончиками губ.
— Отчего же мне и не пожалеть вас? — произнесла Софи.
— Не стоит, голубушка, не стоит! — перебил ее князь, слегка прикоснувшись к ее руке. — Чего меня жалеть, да и поздно… Моя песенка уже спета.
— И это говорите вы?! — внезапно оживляясь, воскликнула Софи. — Вы, полный сил, энергии… с вашим светлым умом… и в то время, как ваша деятельность так необходима, так благодетельна… когда именно вы… вы так
Он опять едва заметно усмехнулся и опять взглянул на нее из-под очков.
— И вы говорите, что ваша песенка спета? — между тем продолжала она. — Да именно теперь она должна звучать громче, чем когда-либо, князь.
Ее голос оборвался, и она остановила на нем взгляд, в который постаралась вложить как можно больше нежности и ласки.
— Князь, прошу вас, не говорите мне так никогда. Мне слишком тяжело и больно вас слушать!
Он зачихал.
— Х-ах! — вдруг крикнул он и вскочил с кресла. — Что же это я, уезжайте, уезжайте скорее, Софья Сергеевна!
Она глядела на него в изумлении.
— Что такое? Зачем? Зачем вы меня гоните?
— Да помилуйте, голубушка, ведь это у меня грипп… Это заразительно… никогда себе не прощу, что впустил вас! Вы так добры, так милы, а я отплачу гриппом…
Он замахал руками.
Она засмеялась.
— Вы меня испугали, право! Я не знала, что и подумать. Я не боюсь вашего гриппа, и если б была уверена, что вам со мной не скучно, то готова хоть на целый день у вас остаться.
— Не найду и слов благодарить вас! — повторял князь. — Не стою я вашей доброты, совсем не стою!.. Хорошо было бы посидеть и побеседовать с вами, вместо того чтобы исписывать эти листки!.. Но болен, здоров ли, а работать надо… к вечеру вот должен кончить, к вечеру-с!
Он указал на свою работу.
Раздался звонок. Князь быстро зашаркал к двери, приотворил ее и кому-то крикнул.
— Сейчас, батюшка, сейчас, к вашим услугам!
Затем, обратясь к Софи, кланяясь, потирая руки и качая головою, он объяснил:
— Вот видите, не смею быть больным… текущие дела… Прошу вас, Софья Сергеевна, простите великодушно… Вот сюда-с, сюда-с, простите… — указал он ей дверь. — Эх, задержат меня! — прибавил он с видом величайшей досады.
Софи вышла в красивую, но несколько мрачную комнату, что-то среднее между приемной и гостиной.
— До свиданья, князь! — говорила она, протягивая руку хозяину. — Поправляйтесь скорей. Je dirai `a ma tante que vous allez bien, que nous aurons le plaisir de vous revoir bient^ot, n'est ce pas? [62]
— Certainement, `ea peut durer encore tout au plus deux, trois jours… [63] Видите — не смею быть больным, не смею! А уж как я вам благодарен, что посетили, — и выразить не могу!
Он начал раскланиваться и проводил ее до передней, в дверях которой она заметила какого-то лысого господина в вицмундирном фраке.
62
Я скажу тетушке, что вы чувствуете себя хорошо и что
63
Конечно, это может продлиться дня два-три, самое большее… (фр.).
— Пожалуйте, батюшка, Петр Семенович! — крикнул ему князь, пропустил его к двери, а сам остановился и ждал, пока Софи подавали ее шубку.
Когда он возвращался в кабинет, по его тонким губам блуждала усмешка.
— Вот-с, батюшка Петр Семенович, — шутливо объяснил он господину в вицмундире, стоявшему перед его письменным столом, — на старости лет дамы молодые навещать меня стали, о здоровье моем беспокоятся… вот мы теперь как!
— Как себя изволите чувствовать, ваше сиятельство?
— Благодарствуйте, Петр Семенович, понемножку, понемножку, батюшка… присядьте… Что у вас нынче?
Господин в вицмундире поместился в кресло, на котором перед тем сидела Софи, и стал выбирать из портфеля бумаги.
XIV. ПОСЛЕ КОНЦЕРТА
В этот раз Груня пела удивительно.
На нее нашло особенное оживление, нечто как бы лихорадочное. Хороша она была в этот вечер необыкновенно. А к концу ее охватило просто вдохновение — она пела, ничего не сознавая, всецело уйдя в мире звуков.
Успех ее был полный. Огромная зала дрожала от рукоплесканий… Наконец Груня уже оказалась не в силах выходить на вызовы. У нее кружилась голова. Она просто шаталась. Владимир ее почти снес в карету. Она грациозным движением простилась с толпой провожающих ее знакомых и полузнакомых мужчин и шепнула Владимиру:
— Садитесь скорее!
Но он медлил.
— Мне что-то нехорошо, — громко сказала она.
Тогда он вскочил в карету, захлопнул за собою дверцу. Лунная морозная ночь глядела в покрывшиеся легким узором каретные окна. Застоявшиеся лошади быстро мчались.
Груня крепко запахнулась в пушистую ротонду и тяжело дышала.
— Груня, что вы? — с некоторым беспокойством спросил Владимир.
— Ничего, теперь прошло, — ответила она, взглянув на него горящими глазами. — У меня сильно голова закружилась… и потом — я ужасно устала… я не могла говорить с этими господами. Теперь хорошо!
Она прислонилась головою к подушкам кареты.
— Хорошо я нынче пела? — спросила она через несколько мгновений.
— Лишний вопрос, вы сами знаете… с каждым разом вы поете лучше и лучше. Каждый раз я в вашем пении нахожу все новое и новое.
— Что же нового нашли вы сегодня?
— Много, так много, что и у меня голова кружилась, может, еще больше, чем у вас. На ваших концертах я живу одной жизнью с вами.
— А ведь вы не хотели ехать со мною! Если бы я не сказала, что мне дурно, вы так бы меня и оставили.
— Конечно. Я поехал бы за вами, я бы вошел к вам, если б вы меня пустили. Но ехать вместе, садиться к вам в карету перед этой толпой, мне это было неприятно.
— Да… моя репутация!.. — с полунасмешкой и в то же время будто печально протянула Груня. — Вы о ней все заботитесь!