Последние Горбатовы
Шрифт:
Даже в доме Горбатовых по случаю Гришиной свадьбы повеяло непривычным воздухом оживления и веселья. Все приняло какой-то особенно праздничный вид, прислуга ходила с новыми торжественными лицами, и важный швейцар особенно величественно распахивал двери посетителям.
Но вдруг в старом горбатовском доме появилась унылая фигура, вид которой совсем не согласовался с этими светлыми днями. И появилась эта фигура как раз за день до свадьбы Гриши. Это был не кто иной, как самый старший из находившихся в живых жильцов горбатовского дома, Степан, неизменный спутник, слуга и
Он еще в январе месяце сильно затосковал и отпросился у Владимира съездить в Горбатовское, на могилку барина. Конечно, Владимир не стал прекословить и отправил старика в сопровождении надежного человека, тоже из горбатовских. Степан должен был вернуться через месяц, но в Горбатовском он разболелся и приехал только теперь с первыми весенними днями.
Владимир даже испугался, взглянув на старика, — так он изменился за эти три месяца. Он совсем съежился, сгорбился. Голова трясется, глаза мутные. Владимир расцеловал его и стал участливо спрашивать:
— Голубчик, что с тобою, садись, милый, ты, верно, очень устал с дороги?
Степан сел в кресло, вытер себе лицо платком и с любовной старческой улыбкой глядел на Владимира.
— Да чего ты встревожился, золотой мой? — заговорил он. — Ничего со мной, жив, видишь, дотащился поглядеть на тебя. В Горбатовском, это точно, скрутило меня сильно, думал, что уж и не встану… А вот, как солнышко повернуло на весну, ну и мне легче сделалось… Стар я очень только, Володичка, вот что, да и сердце сосет…
— Как сосет?
— А так, сосет по покойничке нашем… на его могилке еще ничего — все будто с ним, чувствую вот его около себя… а нет его поблизости, и тошно становится, все к нему тянет… Пора, давно пора… Да и нехорошо стало на свете…
— Что так? Что же особенно нехорошего?
— А то, сударь Володичка, Горбатовское-то наше… не глядели бы глаза мои!.. Дом как есть в разрушении, парк запущен… Ну, так вот сказать надо, камня на камне не осталось, все пошло прахом… А народ стал!
Он махнул рукою.
— И не думать лучше! Нет, нельзя нам жить теперь, старым людям, видали мы другие времена… вот кто не видал их, тому ничего, а нам глядеть на все нынешнее тошнехонько!
— Подожди умирать, Степан, — сказал Владимир, — потерпи немного, обещаю тебе, не в шутку говорю, скоро мы с тобою уедем в Горбатовское, совсем уедем, и оживет оно, как прежде…
— Хорошо бы было! — с глубоким вздохом проговорил Степан.
Но он не верил словам Владимира. Он знал наверное, что прошлое, то прошлое, которое было ему так дорого, не может вернуться.
— А что это? — вдруг спросил он. — Ведь у нас свадьба в доме, Гришенька женится?
— А ты и не знал? Да, завтра свадьба.
— На Бородинской барышне?
— Ну да!
Степан покачал головою.
— Что же это ты так? Или ты недоволен Гришиной свадьбой?
— Недоволен — ишь что сказал! — шепнул Степан. — Да разве мое это дело?
Но Владимир заметил, как лицо старика сделалось совсем мрачным, даже сердитым.
Степан поднялся с кресла и, сгорбленный, видимо, с трудом передвигая ноги, вышел от Владимира.
«Нет, не смолчу! — вдруг прошептал он, приняв какое-то твердое решение. — Не унесу я этой тайны в могилу, да и барину я зарока не дал…»
Перед ним встало как живое давно-давно прошедшее время. Этот самый дом, эта самая комната, где он тогда еще жил. Господи, Создатель, как давно это было, а вот будто теперь, сейчас! Сергей Борисович, барыня Татьяна Владимировна и молодые господа… Брат от зависти погубил брата… В честную, знаменитую семью вошла измена, вошло преступление… барыня-злодейка Катерина Михайловна направила гнев Божий на этот дом… Не пощадила она его славы, его вековой чистоты и величия… от нее все и пошло. И вот теперь, в этом самом доме, в библиотеке настоящего барина, Сергея Борисовича, живет другой барин, внуком его считается — Николай Владимирович Горбатов! А что в нем горбатовского? «Нет, не могу, не унесу с собой тайны!» — шепчет Степан в старческом негодовании и ужасе за прошлое.
Старая голова его, на которую нависли, которую давят все эти годы, уже не в силах ясно мыслить, туман в ней. И засела одна только мысль.
«Не унесу с собою тайны!»
«Кому же ее поведать?! Не ему, не этому барину, живущему в библиотеке, бог с ним совсем! Он и так чудной и странный… Принес он другим горе, да и сам живет несчастливцем… И за что это любил так его Борис Сергеевич?! Кому же поведать тайну? А вот кому — господину Бородину! Этого жалеть нечего, хоть в нем и горбатовская кровь, что его жалеть — экое ведь ему счастье привалило… Так нет, мало, на грех он пошел… поправить старое хочет… судьбу обмануть задумал — дочку за Горбатова выдает… Завтра свадьба… Кровным родством не смутился, лишь бы перед целым светом породниться с Горбатовым… греховодник!»
«Завтра свадьба… А греха-то вот и нет никакого, не за Горбатова выдаешь дочку… вот и знай!»
Старик весь затрясся, и, глядя на него, уже не оставалось никакого сомнения в том, что голова его нездорова.
Так он и просидел у себя в комнатке вплоть до вечера. А вечером вдруг оделся, взял в руки толстую палку с серебряным набалдашником — подарок покойного Бориса Сергеевича и, крепко на нее опираясь, вышел из дому. Он крикнул извозчика и велел везти себя на набережную…
Михаил Иванович, веселый, довольный, сидел перед своим огромным письменным столом, подписывая какие-то бумаги, когда его камердинер доложил ему, что Степан от Горбатовых пришел и его спрашивает.
«Степан, так он еще жив, приехал!» — подумал Михаил Иванович и велел провести к себе старика.
Михаил Иванович хорошо знал Степана, знал его отношения к покойному Борису Сергеевичу, знал, что он был поверенный всей его жизни, что он, так сказать, живая хроника семьи Горбатовых. Знал он также, что этот Степан принимал деятельное участие в разыскивании пропавшего мальчика, незаконного сына Владимира Горбатова, то есть, его самого, Михаила Ивановича.
Он встретил теперь старика со всеми знаками почтения, протянул ему даже руку, усадил его в кресло.