Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Табачник Гарри Давидович

выпускаемые им прежде инструкции в течение семи месяцев не появляются. На жизни страны это не отражается. Никто и не заметил, что идеология осталась без руководства. Конечно, такое положение долго продолжаться не могло. Избавившись в первые часы после смерти Сталина от неугодных соперников, пришедшие к власти нуждались в союзниках.

Если октябрьский переворот уничтожил старое дворянство и интеллигенцию и привел к созданию, по определению Джиласа, „нового класса”, ставшего советским дворянством, то номенклатура — это титулованное дворянство. Принадлежащего к номенклатуре можно лишить должности, но нельзя лишить титула. Раз попав в число номенклатурной знати, он остается в ней навсегда, если только его не расстреливают

за какие-либо грехи или если не угодит он в какую-нибудь группировку, которая потерпит поражение. Тот, кто держал нити управления номенклатурой в своих руках, получал власть над партией. А за обладание этой властью борьба в Кремле не затихала ни на минуту. Соперники, дружелюбно улыбаясь при встрече, только и ждали удобного момента, чтобы схватить друг друга за горло.

Хрущеву ясно, что „современное коммунистическое государство может существовать без государственного аппарата, но оно не может существовать без своего партийного аппарата”. Он приступает к осуществлению своего плана, который должен привести к падению соперников.

Важным шагом в этом направлении было восстановление влияния Суслова. Его делают председателем комиссии по иностранным делам Совета Союза Верховного Совета СССР. Должность сама по себе незначительная, но, как и всякая должность в советском государстве, она приобретает значение тогда, когда ей его придают держащие в своих руках власть. Кто, например, знал о должности „члена президиума Верховного Совета СССР”, кто придавал ей какое-либо значение? Но Хрущев, когда это оказалось для него выгодным, вспомнил об этом своем титуле, и он приобрел вдруг большой вес.

Так и Суслов, сделавшись председателем комиссии, о существовании которой до того было известно немногим, вдруг начинает играть важную роль в международных делах, соперничая с Молотовым. Этого как раз и добивается Хрущев. Кроме того, Суслов нужен ему и для, так сказать, теоретического обоснования его притязаний на власть. Все это приводит к стремительному укреплению позиций этого внешне примечательного разве что своим высоким ростом да „оканием” человека. Его ближайший сотрудник Борис Пономарев в 1954 году становится главной международного отдела ЦК и получает контроль над дипломатическими кадрами. Проходит совсем немного времени, и 14 июля того же 1954 года на дверях кабинета советского посла в Венгрии появляется табличка с надписью „Андропов”.

Это было лето, когда на сессии Верховного Совета в Москве Маленков произнес свою знаменитую речь, обещая людям спокойствие и изобилие.

Это было лето, когда самой популярной книгой была повесть И. Эренбурга „Оттепель”.

Это было лето, когда в лагерях на Печоре, Урале, в Средней Азии и Казахстане начались восстания.

Это было лето, когда началось движение за независимость и свободу в странах Восточной Европы.

На берегах голубого Дуная танцевали чардаш и вальс, ели наперченный гуляш, запивая его терпким вином. Но за этим внешним спокойствием назревала буря. Первые, еще отдаленные раскаты ее не остались незамеченными Андроповым. Он знает, о чем говорят в клубе Пе-тефи. То, что доносится оттуда, пугает его. Он боится, он пытается предотвратить надвигающиеся события. Он не подозревает, что если кому и следует радоваться приближающейся буре, так это ему. Ведь этой венгерской буре он обязан тем, что вышел из забытья. Это она, буря на берегах голубого Дуная, вознесла его на своем гребне к порогу власти.

Примерно в это время Михаил Горбачев заканчивает университет. Последние годы его учебы были заполнены важными и неожиданными событиями. После появления весной 1953 года в „Правде” статьи о коллективном руководстве ему как комсомольскому работнику, несомненно, пришлось круто изменить курс. Если вчера он должен был воспевать Сталина, то теперь часто вспоминать о нем не полагалось. Но замена вождей не изменила сути режима.

Открыто

высказывать свои мысли не рекомендовалось и не поощрялось. Как и прежде, когда тот, кто был тайным противником сталинских методов, должен был хранить молчание, так и теперь он должен был все время носить какую-нибудь маску, все время надо было лицедействовать. И вот это причиняло непоправимый вред формированию человеческого характера.

Совсем недавно Горбачев вместе со всеми должен был осуждать и безродных космополитов, и менделистов-морганистов, и воспевать гениальные труды Сталина в области языкознания и экономики, проклинать клику Ли Сын Мана и американских разбойников, другую клику — Тито, поддерживать процессы Сланского, Райка, Костова и обличать как злейших врагов группу врачей-сионистов. И он не имел права делать все это просто так. От него требовался энтузиазм. В его речах должна была звучать не вызывающая сомнений убежденность в правоте сталинских предначертаний.

Его сокурсник Млынарж утверждает, что несмотря на все это Гор-

бачев воздерживался от личных нападок. В это трудно поверить. Выступать в то время вообще было нельзя. Партия требовала жертв. Во время кампании против ” безродных космополитов”газеты не смущаясь раскрывали псевдонимы, с радостью представляя трудящимся якобы прячущихся за ними евреев. Как скажет будущий друг Советского Союза, один из лидеров только что родившегося движения стран Третьего мира — Сукарно, „стране обязательно надо иметь врагов”. Сталин это знал раньшего него. А Горбачев, как и все служители культа Сталина, на каких бы маленьких ступеньках они ни стояли, обязан был помогать находить врагов и уничтожать их. В этом был главный смысл его деятельности. И это не могло не оказать влияния на формирование его и как человека, и как руководителя.

Не следует забывать, что все это происходило, как напишет потом писатель Носов, в „задерганной, замордованной стране, напичканной фискалами, испытывавшей дефицит колючей проволоки”. Конечно, Горбачев мог проявить волю и, сумев найти какую-то внутреннюю точку опоры, отбросить то, что ему казалось явным злом, чего он совершить лично сам был не способен. Но приспособляться ради карьеры он был обязан, без этого о карьере нечего было и мечтать. Одни это проделывают легко. Другим это дается труднее.

Хотя он, по всей вероятности, приложил немало усилий — закрепиться в столице ему не удалось. Он, как и его будущий ментор, откатывается вниз. Ему приходится вернуться к родным пенатам. Кажущаяся неудача обернется для него удачей. Или вернее, он сумеет превратить ее в удачу. Конечно, в этом ему помогут и обстоятельства. А главное, те, с кем он сумеет наладить связи, кому сумеет в нужное время оказать необходимые услуги, для кого он станет полезным. Итак, он возвращается в Ставрополь.

В то время это был небольшой, насчитывавший всего 126 тысяч жителей, сонный город, где сквозь зелень деревьев белели окруженные садами и палисадниками, в основном, одноэтажные дома. До 1952 года в столице мало кто и знал о нем, но когда в том году на кухнях московских квартир вспыхнуло синее газовое пламя, Ставрополь получил широкую известность. Еще до того газеты в течение пяти лет были полны сообщений о сооружаемом героическим трудом газопроводе Москва-Ставрополь. Конечно, ничего не говорилось о том, что, в основном, это-труд заключенных.

Промышленностью город не богат, но это столица края играющего важную роль в деле снабжения страны сельскохозяйственной продукцией. Здесь развито садоводство и виноградарство. Еще до революции большой популярностью пользовалось производившееся здесь прасковейское вино.

Таков был тот край, где начиналась карьера будущего кремлевского хозяина.

А в это время на другом конце земного шара, в мало кому известном до того индонезийском городе Бандунге, возникает движение, которое займет важное место в советской политике.