Последние поэты империи

Бондаренко Владимир Григорьевич

В. 3. Для меня никогда не стояло такого вопроса. Прежде всего Владимир Высоцкий — поэт. Во-первых, во- вторых и в-третьих. А потом уже все остальное. Я тут не со­гласен со многими, и решительно. У нас много певцов, много сочинителей текстов, бардов. Много талантливых актеров. Не менее талантливых, чем Владимир Высоцкий. И все с гитарами. И песни поют на всех углах. А Владимир Высоцкий — поэт. И он выше их всех. И они все это знают. Это уникальный случай, когда песни пел, и пел талантли­во, талантливейший поэт. Он же был крайне придирчив к своему слову. Жаль, что ему самому не досталось составить своего собственного избранного. От отвечал за свое слово. Но он был в таком окружении... Ведь это мы потом поня­ли, в каком окружении он находился. У него даже было не­сколько кругов окружения. Один — это Вознесенский, Ахмадулина, Бродский, Слуцкий. Другой круг — актеры. Тре­тий круг. Четвертый круг. И все его считали своим. Но при этом все его слегка недооценивали... А я же знаю, как он работал над стихом. Для него каждая удачная рифма была событием. Он

часами пел одну и ту же песню почти без слов, подбирая слова. Поэтическая метафора имела для не­го гигантское значение. Конечно, он — поэт. Актеров, та­ких, как он, Господи меня прости, но их много. А он — уни­кален. Не будем сравнивать уровни, но был же нормальный актер Шекспир, и были его пьесы... И в «Гамлете» Высоц­кий играл себя самого, поэта Высоцкого с его судьбой... А мы учим его писать стихи. Это все равно, что хромой учил бы здоровых людей бегать... Отношение к Высоцкому как к актеру будет меняться. Меняются школы театральные, мо­да, меняются зрители. Актеры то кричат со сцены, то шеп­чут... Кино тоже устаревает. А стихи остаются.

В. Б. Почему так рвался Владимир Высоцкий сыграть Гамлета? Это для него не просто хорошая роль, о которой мечтает каждый актер. Это на самом деле — его судьба. Но он нервом воспаленным чувствовал, что это и судьба всей той эпохи безвременья. Помните: «Безвременье вливало водку в нас»? Это было поэтическое предчувствие развала России, кризиса всего окружающего его мира. Его Гамлет был не романтик и не трагик. Он был еще один последний солдат великого державного братства. Он голосом детей войны, голосом фронтового братства с надрывом, с хрипом пел о приближающемся крахе. И его Гамлет был таким же знаком будущего развала державы. Мы все были в те годы Гамлетами, как выразился Анатолий Курчаткин, «Гамлета­ми без шпаги». Он был герой негероического времени. И об этом писал. И потому его слушала вся Россия, которая тоже тосковала об ушедшем героизме. Как он воспринимал свое время?

В. 3. Он все-таки играл на протяжении многих лет. И он менялся. Даже в роли Гамлета он был разным. Я приведу ге­ниальное высказывание Григория Козинцева: «Я не увидел в его исполнении ни одной ошибки. Просто время стало другим. Времени шестидесятых годов, не американских, не французских, а наших шестидесятых годов, времени на­дежд нужен был Гамлет Иннокентия Михайловича Смок­туновского, который наконец-то появился таким тонким рыцарем мечты в рабоче-крестьянской России. А в семиде­сятые годы этот Гамлет не годился для решения наших про­блем. Нужен был Гамлет Высоцкого...» Это же вообще зага­дочная фигура, каждое время играет Гамлета по-разному. Каждое общество формулирует по-своему. Каждый театр по-своему расшифровывает для зрителя. И вот в семидеся­тые годы нужен был Гамлет такой крепкий, горластый, на­дежный, как Владимир Высоцкий.

В. Б. Я с тобой, Валерий, полностью солидарен. Влади­мир Высоцкий прежде всего поэт. Большинство его филь­мов уже сегодня никого поразить не могут. Пленки с запи­сью актерской игры нужны лишь специалистам. А он поэт со своей мелодикой. Потому он так безнадежно и рвался к поэтам. Потому и хотел уйти из театра, из кино, как его друг Василий Шукшин, и работать только самостоятельно, но не успел... Он же признавался, что театр вообще ему на­доел. Не Таганка. А актерство как таковое. Оно ему уже ме­шало. Он не хотел быть исполнителем чужого, когда сам был переполнен неосуществленными пока замыслами. Недаром он в конце жизни и в песнях своих стал менять­ся. Я думаю, его поздние песни такой массовой популяр­ностью не пользовались бы. Он уже писал не от имени фронтовиков или спортсменов, а от своего имени, от себя, от судьбы своего поколения... Радости было уже мало. А народный поэт — это все же всегда и радостный поэт... Но почему так презрительно воспринимали его стихи окру­жавшие его поэты? Никто же не помог напечататься. Вспомним, как его выгнал со своей вечеринки Роберт Рождественский, как ненужного бомжа... Это потом, по­сле смерти Высоцкого, он же стал причислять себя к его друзьям и писать предисловия. Как рассказывает свиде­тель художник Сергей Бочаров, Андрей Дементьев, главный редактор «Юности», тоже презрительно отозвался о его «пописываниях» и не опубликовал ни строчки. Дело же не в цензуре, не в ЦК или ЧК. У Владимира Высоцкого была уйма разрешенных цензурой прекрасных текстов, и лишь однажды Петр Вегин, будучи составителем очеред­ного «Дня поэзии», спокойно опубликовал его стихотво­рение23. А позже уже со скандальной целью, зная мечту Высоцкого о публикациях, дали его подборку в «Метропо­ле»24. Для меня это загадка, о которой никто не пишет и писать не хочет. Он через друзей передавал подборки сти­хотворений во многие журналы — никто не печатал. Но фильмы-то шли, и эти же песни слушали миллионы зрите­лей. Повторюсь, добрая половина его лучших стихов име­ла так называемый цензурный лит... Кто мешал Евтушен­ко или другим составителям «Дня поэзии» опубликовать эти залитованные[9] стихотворения? Оставим пока в сторо­не проблему власти. Куда деться от проблемы зависти и злого неприятия его «стишат» его же элитарными друзья­ми? На этот вопрос за двадцать лет никто не пожелал отве­тить, все спуская на «империю зла»... В самых разных жур­налах в те годы выходили острейшие тексты Василия Шукшина и Фазиля Искандера, Валентина Распутина и Василия Аксенова, Александра Солженицына и Бориса Можаева... и ни одной строчки всесоюзно популярного Владимира Высоцкого. Он же мечтал вступить в Союз пи­сателей. Вознесенский или Евтушенко дали ему рекомен­дации?

Что думали и думают сегодня по этому поводу бы­лые главные редакторы так называемых либеральных жур­налов и газет?

В. 3. Я на этот вопрос, как ты догадываешься, ответить не могу. Все главные редакторы и все ответственные работ­ники журналов, кроме цензуры и начальства, еще и имели свой прочный круг авторов, через который невозможно было прорваться. У них был свой внутриредакторский, никем не оформленный документально лит...

В. Б. Извини, Валерий, прерву. Ведь такой же песенный Булат Окуджава печатался, печатались и другие барды. Это никаким, даже внутриредакторским, литом не объяснить. Именно элитарное окружение навесило ярлык на Высоц­кого: не поэт. Как исполнитель — нужен, полезен для внутрилиберального движения. Встречаться — охотно встреча­лись, даже выпивали вместе, выступали вместе, но — в по­эты Высоцкого прежде всего не приняла окружающая его либеральная элита. Она также и Твардовского зачеркнула как поэта, восторгаясь лишь его редакторством. Где были Межировы и Слуцкие, имевшие немалый вес, а часто и ру­ководившие разного рода издательствами и изданиями? Для них Владимир Высоцкий был лакей с гитарой, хоро­ший певец на пьянку. Кстати, также и пьесы Александра Вампилова при жизни не поставил ни один московский театр. Вот после смерти все ударились в друзья...

В. 3. Нет, этого литературного мира я не знаю. При мне и Евтушенко, и Вознесенский вели себя с Высоцким кор­ректно. А всю журнальную механику я не могу знать. Воз­можно, кто-нибудь и расскажет другой. Как ты этого не по­нимаешь, так и я не понимаю. Может, воспринимали как антисоветчика и боялись? Но у него нет строк антисовет­ских...

В. Б. Составляя свою книгу «Дети 1937 года», я как-то обратил внимание, что, кроме партноменклатуры и гэбэшных структур, в самой придворной элите шестидесятниче­ства, куда входили все эти знаменитости от Евтушенко до Олега Ефремова, было некое пренебрежительное отноше­ние и к Вампилову, и к Венечке Ерофееву, и к Высоцкому. Они позволяли себе опускаться до них, пить с ними, но они не хотели жить их жизнью, они боялись их внутренней сво­боды. Почему они так быстро забыли про Геннадия Шпа­ликова и не спешили с публикацией его текстов? Там-то уж цензуре совсем делать нечего было...

Я гарантирую, что все лучшие песни Владимира Вы­соцкого можно было опубликовать при его жизни, поже­лай того его элитарные друзья. Это же не «Архипелаг ГУЛАГ»... А ведь Владимир Высоцкий страшно комплек­совал из-за этого элитарного презрения. Для того же Евту­шенко он никогда не был поэтом. Скорее его признал Ио­сиф Бродский. Кто расскажет историю неудачной попытки его вступления в Союз писателей? Кто давал ему рекомен­дации в Союз?

В. 3. Я не знаю. Я не знаю, потому что это для меня не имело никогда никакого значения...

В. Б. Извини, но ты лукавишь. В твоих же опублико­ванных дневниках видно, как ты сам мечтал о вступлении в Союз писателей. И как переживал из-за задержек... И опять же, не ЦК КПСС был тому виной. Тебя прокатили элитарные московские прозаики... Ты — известнейший ак­тер, тебя узнают на улицах, а ты на десятках страниц днев­ников переживаешь ужасно, что тебя не желают принимать в Союз писателей.

В. 3. Это правильно, но дело все в том, что я не считал себя всерьез писателем. Меня рекомендовали хорошие прозаики, я и решил вступить. Но не был этим так уж оза­бочен... Меня приняли, когда все союзы развалились, и это уже никому не нужно было. Впрочем, сейчас это неважно... И Владимиру Высоцкому сам Союз писателей не был ну­жен.

В. Б. Это ты сейчас говоришь, тогда бы ты так не сказал. Да и речь я веду все-таки не о Союзе прежде всего, а о воз­можных публикациях...

В. 3. Пути Господни неисповедимы... Что было то и бы­ло. Когда мы сейчас прочитали все о друзьях Пушкина, мы тоже узнали о стольких предательствах, отступничестве... Слаб человек.

Наверное, актерская и песенная его суперпопуляр­ность, все это пьянство, гульба, а позже наркотики — это все мешало увидеть в нем истинного поэта даже многим его друзьям. Я ведь не в такой мере, но это и на себе испытал. Популярных людей вообще не любят и не любили. И так во всем мире. Завидуют... Мол, кто он такой? Подумаешь, Вы­соцкий, а еще и в поэты лезет... Я знал, что подборки сти­хов носились по просьбе его друзей в журналы. Но он осо­бо и не надеялся.

В. Б. А что еще мешало Владимиру Высоцкому в жиз­ни? Вот Высоцкий и его демоны, они где? Внутри него са­мого? В его ближайшем окружении? Среди его женщин? Что способствовало его разрушению? Не было ли его внут­ренней драмой то, что, с одной стороны, он писал простым языком для самых простых людей, его знали в самых глухих деревушках, где слыхом не слыхивали ни о каких Возне­сенских и Бродских, Межировых и Слуцких? А при этом его самого тянуло именно в их среду, тянуло к избранниче­ству. Впрочем, здесь тоже есть сходство с Сергеем Есени­ным, которого вдруг потянуло на имажинизм и прочую ма риенгофщину. Но ведь это полное раздвоение личности получается. Пишешь для одних, а вращаешься в кругу дру­гих, презирающих твою простоту и завидующих твоей по­пулярности... А в ответе «Литературной России» на вопрос: «Кто твои любимые писатели?» — Высоцкий называет про­заиков-деревенщиков — Шукшина и Абрамова, Белова и Можаева, Астафьева и Распутина... Получается: свой среди чужих, чужой среди своих. Его окружение крайне далеко от героев его поэзии... Но к поэтам круга Николая Рубцова и Анатолия Передреева его не тянуло. Что мешало их близо­сти? Его актерство?