Последний барьер
Шрифт:
– Тараканья философия!
– краснеет Озолниек.
– Звонкие фразы, а мыслишек - ноль.
– Он разошелся и теперь гудит, как иерихонская труба.
– Я и не думаю зажмуриваться. Я знаю: многое еще не так, как надо бы. Нам вечно некогда, и коротки наши руки.
Быть может, наш труд не оценят и нас не вывесят на районной доске Почета. Но с какой стати рассчитывать на то, что другие будут за нас месить эту грязь? Надо самим. Бездорожья хватит на всех, не беспокойся.
Озолниек замолчал, затем нагнулся через стол к Круму и
– Ради мальчишек! Понял? Мы у последнего барьера, у нас то последнее решето, в котором они еще могут уцелеть, зацепиться.
– Да, да, но много ли их, кто так думает!
– Если и ты станешь думать так же, то будет на одного больше.
– И все-таки слишком мало. Слишком мало, чтобы надеяться на успех.
Озолниек зло смотрит на Крума, встает и начинает ходить вокруг стола. Закуривает, кидает взгляд на часы, откашливается и смущенно бормочет:
– Наверно, мы сегодня не придем к взаимопониманию.
– Да, видно, так.
– Не знай я тебя, - Озолниек останавливается и смотрит в упор на Крума, - я бы разозлился и сказал:
подыскивай себе работу в другом месте, хотя учителей нам не хватает. Но я вижу: весенняя усталость. Отдохнешь, и осенью все будет в порядке. А разговор наш еще не окончен.
– Ни в коем случае, - подтверждает Крум.
– Аза откровенность и тараканью философию - спасибо!
– По-моему, ты был не деликатнее.
Озолниек берет папку с документами. В дверях кабинета начальник останавливается вплотную кКруму и задает вопрос:
– Скажи честно: если бы сейчас у тебя была возможность перейти работать в другое место с такой же зарплатой, ты бросил бы колонию?
Крум морщит лоб.
– Не знаю, - говорит он, хотя охотнее сказал бы:
"Да!" Впрочем, это было бы неправдой.
– Спасибо и на этом!
Озолниек быстро уходит. Большой, сильный, упругая спортивная походка. "Старик завелся, - думает Крум.
– "Тараканья философия"! А слоновья чем лучше! Какой смысл пытаться прошибить головой стену! Кому от этого польза? Быть может, надо отойти в сторонку и посмотреть, нельзя ли стену обойти или долбануть по ней чем-нибудь более подходящим?"
И тем не менее Крум завидует Озолниеку и знает, что голова у начальника выдержит. "Отдохнешь, и осенью все будет в порядке", - сказал он, но Крум что-то не припомнит, когда сам начальник отдыхал.
От силы пару недель за несколько лет. Для отпуска времени никогда у него не находилось.
"Надо отдохнуть, в самом деле, надо обязательно отдохнуть", - говорит он сам себе, возвращаясь в учительскую, и, странное дело, обида на директора школы теряет остроту.
* * *
– Это не заурядный колонист, - говорит Киршкалн и смотрит председателю совета отделения в глаза. Однако в глазах этих не появляется ни страха, ни сомнения.
– Я знаю, - отвечает Калейс.
– Всяких видали.
– Он постарается
– Знаю. Ничего не выйдет.
– У него тут есть свои. Насколько мне известно, не в нашем отделении, но - поди знай.
– Вы не беспокойтесь, Все будет как надо, - улыбнулся Калейс.
– Я не беспокоюсь, - Киршкалн усмехается.
– Мое,мнение о нем не столь уж высоко. Откровенно говоря, я больше волнуюсь за тебя. Он тип наглый, и тебе придется крепко держать себя в руках.
– Знаю, - односложно повторяет Калейс.
– Не впервой.
– В таком случае собирай остальных членов совета, а я пошел за Зументом.
Киршкалн идет в изолятор и размышляет о своем командире - так по старой привычке еще нередко называют председателя совета. Впрочем, дело не в названии - председатель или командир, а в том, что Калейс - воспитанник. Перед ним стоит куда более трудная задача, чем перед Киршкалном. Воспитатель поговорит, приведет новичка в отделение, представит и уйдет. Главное начнется, когда ребята останутся одни. И, как ни волнуется Киршкалн за своего председателя, он понимает: лучше, чтобы решающая стычка произошла в самом начале, покуда ЗуМент не освоился в новой обстановке.
– Пойдем в отделение, - говорит он Зументу.
– И учти: дисциплина у нас строгая, а твои прежние подвиги ни на кого тут страха не нагонят.
– Дело известное, - небрежно бросает Зумент.
В воспитательской их уже поджидают Калейс и члены совета отделения. Киршкалн немногословно рассказывает им о новом воспитаннике, затем представляет ребят Зу менту и разрешает Калейсу задавать вопросы.
– Каким видом спорта занимался на свободе?
– Прыгал со скакалочкой, - отвечает Зумент и презрительно щурится, заметив серебряный ромб и звездочку на рукаве куртки председателя.
– До самого суда?
– спрашивает Калейс и бросает взгляд на остальных членов совета. Те прыскают.
Зумент стискивает зубы и смотрит на воспитателя. "Неужели этим щенкам я тоже должен отвечать?" - говорят его глаза.
– Не имеет значения, кто задает вопросы - я или Калейс, - поясняет Киршкалн.
– Боксом, - вызывающе бросает Зумент, но Калейс и бровью не ведет.
– У кого тренировался?
– Освоил по самоучителю.
– Это не в счет. Все мы когда-то занимались такой самодеятельностью. А потом, в колонии нет секции бокса.
– Что ж, придется создать.
– Не советую, не выйдет.
– Образование какое?
– спрашивает кто-то из членов совета.
– Неоконченное высшее, - сказал Зумент.
– Тоже по самоучителю или, может, документ есть?
– усмехается Калейс.
– На вопросы надо отвечать серьезно!
– вмешивается Киршкалн.
Зумент пожимает плечамп - "пожалуйста, как вам угодно" - и дальше, изобразив на лице неимоверную скуку, отвечает коротко, но вежливей. Наконец вопросы иссякают.