Последний час надежды
Шрифт:
Половину дня Ники просидела перед телевизором — смотрела репортажи из городка. Там всё ещё искали тех, кто мог выжить под завалами — и прочёсывали всё окрест, леса и здания. Наверное, туда съехалась вся полиция Галлии — в глазах рябило от мундиров.
Я ходил за Ники тенью, исключая те моменты, когда она запиралась у себя в комнате. Она кому-то звонила — отличная звукоизоляция, не понять, что и кому говорила.
Наконец, мне надоело быть тенью и я, сам не понимая почему, полез в карман пиджака. Там оказался бумажник — мой старый, оставшийся
Я дождался, когда Ники в очередной раз покинет номер, и набрал телефон офиса.
— «Бриллианты Деверо», офис в Ле-Тесс, — ответил приятный женский голос. — Чем я могу вам помочь?
— Здравствуйте, мадемуазель, — я изо всех сил старался, чтобы мой голос звучал твёрдо.
— Рада вас слышать, мсье Деверо, — искренняя радость и удивление с той стороны, — вам пришло восемнадцать писем, было три звонка, два из них от мсье Фрейена.
— Я жду его на фабрике завтра в двенадцать, — ответил я. Сам не знаю, почему в двенадцать.
— Я передам ему. Когда вы будете в офисе, мсье Деверо?
— Завтра утром, мадемуазель…
— Марианна Шварц.
— Спасибо, мадемуазель Шварц.
— Когда прислать машину, мсье Деверо?
— К девяти утра, отель «Мажестик».
— Будет сделано, мсье Деверо.
— До свидания, — я повесил трубку. Если откровенно, я был в растерянности. Я понятия не имел, что мне делать в офисе, что делать на этой треклятой фабрике, что вообще делать. Ладно. Хорошо. Я просто спрошу. Пусть смотрят, как на идиота, по-другому мне всё равно не разобраться.
Я задумался, прижав ладони к лицу, а когда отнял их, Ники стояла передо мной. В том самом костюме, в котором вчера сошла с поезда — деловой костюм, вполне современный — чёрный пиджак и брюки, ослепительно-белая блузка, тонкий галстук, чёрные туфли. Никаких высоких каблуков, никакой косметики — или почти никакой. Тонкие золотые серёжки, в каждом по бриллианту. И, конечно, жасмин.
— Всё в порядке, Брюс?
— Не совсем, — я поднялся, отряхнул брюки. — Завтра меня ждут в офисе. Есть одно маленькое затруднение.
— Какое?
Она спрашивала всерьёз, никакой иронии ни в голосе, ни во взгляде.
— Я понятия не имею, что там делать — я не готов управлять всем этим.
Она кивнула.
— Я помогу тебе. Первое время, пока это будет нужно.
Я едва не спросил «Как?» во всем сарказмом, который смог бы собрать. Но не спросил, просто кивнул.
— Ты готов, Брюс? Готов, чтобы я начала рассказывать?
Я кивнул. Я не был уверен, что готов, но оттягивать этот момент просто глупо.
— Идём, — она взяла меня за руку. — Пора обедать. Я жутко проголодалась. Там и начну.
Мы сидели на террасе, второй этаж отеля — отсюда открывался восхитительный вид на центр Старого Города. Ники просто сидела и любовалась. Чашечка кофе перед ней
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы мир сравнивали с картиной, Брюс? — она не повернула голову в мою сторону.
Я пожал плечами.
— Много раз, а что?
— Он и есть картина, Брюс. Представь огромное полотно, где в каждый момент изображён весь наш мир, каждая его деталь, каждая пылинка.
— Большое будет полотно.
— Огромное, настолько, что трудно представить. И каждый миг оно обновляется, меняется, дорисовывается.
Я кивнул.
— Господь бог — художник?
— Бога нет, — она повернула голову ко мне. — Не пугайся. Его нет в том смысле, в котором его представляют. Бог — это полотно, и тот, кто его дорисовывает, одновременно.
Я улыбнулся.
— Слушай внимательно, Брюс. Представь, что ты остановил время и можешь увидеть весь мир сразу — в этот момент. Та часть общей картины, где находишься ты — это ниточка, тоненькая ниточка в общем полотне. Всё, что происходит с тобой, всё, что относится к тебе, всё, что могло бы относиться к тебе — это всё одна ниточка.
Я кивнул.
— Но в каждый момент времени всё могло бы быть чуточку по-другому.
— В смысле?
— Эта чашка могла стоять ближе ко мне, — она указала на чашку с кофе. И… чашка оказалась ближе к ней. Ники не дотрагивалась до неё, чашка просто оказалась в другом месте. Мне показалось, что в глазах двоится — я видел чашку сразу в двух местах, там, где она была и там, где она оказалась. — Я могла давно выпить этот кофе, — чашка оказалась пустой, — я могла разбить её, — и вот уже возле её левой ноги лежат осколки. — Я могла заказать ещё кофе, — чашка оказалась целой, осколков не стало, а рядом появилась ещё одна, дымящаяся.
Я испытывал сильнейшее головокружение, я схватился за виски, чтобы его унять. Ники смотрела на меня, встретилась со мной взглядом, кивнула.
— Это ты? — я не сразу смог издать хоть звук. — Это ты делала?
Она кивнула.
— Такие нити рядом с тобой, Брюс. Рядом со всеми нами. Нити, где всё чуточку по-другому. Или не чуточку. Но большинство людей, — она обвела рукой вокруг себя, — не могут видеть другие нити. Они даже не догадываются, что такое возможно. Они сочтут это забавной выдумкой, фантазией, бредом. Для них есть только одна нить, та, в которой они пребывают здесь и сейчас.
— А другие нити… там же эти самые люди? Нет?
— Нет, — она придвинулась к столику. — Слушай внимательно, Брюс. Нитей очень много, может быть, бесконечно много. Все люди, которые в них есть, каждый из них — это часть чего-то большего. Представь, что ты смотришь на человека, обходя вокруг него. Что у тебя в руке фонарик и ты светишь на человека. Люди, которых ты видишь в разных нитях — это тени от фонарика, тени его подлинной сущности. И каждая такая тень не знает, что она часть чего-то большего, не может ощутить себя чем-то ещё. Неспособна это увидеть.