Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый

Самаров Сергей Васильевич

– Сейчас что об этом говорить… Радегаст [172] тогда Русу помиловал, отвёл мысли злые Буривоя в нужную сторону… А ты вот сожжёшь Славен, силу варяжскую выкажешь… За Здравенем, думаешь, не пойдут после этого?

– Нет. За Войномиром пошли бы. Он тоже силён, и характером Перун его не обидел, и Родомысл своими дарами наградил. Но не за Здравенем. Все знают, что Здравеня не всегда добудиться можно.

– Может, и не пойдут, – устало и не твёрдо согласился посадник, скорее себя убеждая, чем разговаривая откровенно. – А так, без этого… Что этакая война нам назавтра даст? Через тройку – пятёрку лет снова всё начнётся, как раньше. Каждый удел под себя, каждый князь под себя, все под себя грести будут, а со стороны нас грабить продолжат.

172

Радегаст – один из богов

славянского пантеона, покровитель воинов, защищающих родные стены. Изображался в виде воина, на шлеме которого сидел петух, символ защитника, в одной руке держал копьё, на второй носил щит с головой дикого тура. Чаще считался значимым богом у поморских славян, у бодричей почитался особо, чуть ниже Свентовита, но был уважаем и у северо-восточных славянских племён.

– Вот князь Войномир бы вовремя воротился… – высказал воевода вслух и свои надежды.

– Здравень того ж боится. Что воротится не вовремя…

Казалось, спутники разговаривали на разных языках. Оба понимали это, и потому некоторое время помолчали.

– Да, – не выдержал, наконец, долгую паузу посадник, и повторил уже высказанную мысль. – Всё оттого, что каждый под себя старается. Только под себя. Или под своих. Здравень – под себя. Ты – под Войномира.

– И я про то же говорю. Вот ты умом тоже, думать надо, понимаешь, что Войномир может стать во главе, а заботишься на деле только о князе Здравене, за которым, как сам знаешь, словене никогда шагу не ступят. Они давно уже просто смеются над ним, а за смешным человеком кто ж пойдёт. И, по честному-то говоря, не только словен это касаемо. Бьярминские варяги только на словах уважение, как положено, окажут, а жить по-своему будут, как раньше жили. По своим привыкам. Не тот, совсем не тот человек князь Здравень, какое он желание ни имей, чтобы за ним пошли. Ты вот сетуешь, а понять того не хочешь.

Ворошила возразил неуверенно:

– За Карлом тоже не все с объятиями бежали. Он копьём и мечом принудил.

– А Здравень и принудить не сможет, поскольку его рука копьё не удержит, и меч он из ножен уже не один десяток лет не вытаскивал. Пока мы, бьярминцы, здесь, он чувствует силу, да и то возвращения Буривоя боится. А мы уедем, Здравень снова заснёт, и просыпаться будет только от испуга. А испуг оттого, что будить его начнут.

Ворошила, в глубине души хорошо понимая правоту бьярминского воеводы, ничего не ответил, только вздохнул, словно застонал от разрушения надежд, которые в воздухе витают, но остаются по-прежнему неосуществимыми.

А дорога тем временем уже вышла за городские ворота, и направилась к берегу Тулебли [173] , где в густой роще на прибрежном невысоком холме располагалось старое, как сама Руса, городское капище, окружённое тяжёлым и высоким тыном из столетних дубов. Когда капище строили, ни одного дуба на внешний тын не выбирали, чтобы он был возрастом моложе ста лет – волхвы видели в этом какую-то собственную, сакральную символику, хотя в других капищах такого строгого ограничения не знали, и часто удовлетворялись тем материалом, что был под рукой. Тулебльское капище, по сути дела, представляло собой основательную и трудную для приступа крепостицу, имеющую стены не только выше, но и крепче иных настоящих крепостиц и острогов, и ворота, которые кулаком не вышибешь. Это пробовали уже делать не однажды и свеи, и урмане и даже далёкие даны сюда порой жаловали. Случалось, что и саму Русу сжигали и грабили, но богатое дарами и приношениями капище стояло, непоколебимое в своей славе.

173

Река Тулебля, в настоящее время протекает по западным окраинам Старой Русы, и впадает в Ильменское озеро в Тулебльском заливе. Во времена, когда город назывался просто Русой, Тулебля отстояла от города на некотором расстоянии. Возможно, что порой встречающийся в топонимике корень «туле» имеет отношение к сказаниям о земле Туле (Фуле, Гиперборея), северному архипелагу, с которого расселялись по миру племена ариев, и тесно связан с какими-то не сохранившимися сакральными объектами. Сделать такое предположение позволяет тот факт, что славянские волхвы брили бороды, продолжая традиции ариев, таким образом сохраняя остатки арийской ведической традиции, значительно трансформировавшейся при переселении народов. Вторая часть названия реки, возможно, имеет финно-угорские корни. Так, у многих народов современного российского севера в топонимических терминах, особенно в названиях рек, присутствует составной частью слово «бляха», «яха» – девушка.

Дорога до капища была хорошо наезжена и санями, и верховыми лошадьми, и лосями, верховыми и упряжными, которых здесь было, конечно, не так много, как в Бьярмии, и все они были не местными, а именно из Бьярмии приведёнными, но всё же не являлись редкостью и дивом, на которое останавливались бы

поглазеть зеваки.

Большое зарево над Тулебльским капищем никогда не тускнело, и служило путникам заметным ориентиром. Об этом заботились многочисленные младшие волхвы и ученики волхвов. И посадник с воеводой, подъезжая к месту, откинули полог саней, чтобы увидеть зарево над тыном.

– Пока огонь горит, рушане живут спокойно… – сказал, сам себя подбадривая, Ворошила. – Они знают, что Перун их не оставит…

– А ты уверен, что на Перыни на свой огонь надеются меньше? – воевода чуть осадил восторг посадника.

Тот не возразил, понимая, что и там и там Перуна любят одинаково, а кого выберет в любимцы сам бог – это ещё неизвестно. Но ловко перевёл разговор на другую тему:

– Скорее бы иное зарево увидеть…

– Скоро уже, – согласился Славер, и тоже придержал рукой полог, чтобы всмотреться в приближающуюся картину.

В ночном, тяжёлом от низкой облачности небе священное зарево сияло красными грозными и величественными отблесками, окрашивало и облака, и вершины ближайших деревьев тем же цветом, и манило к себе с неудержимой силой великого священного огня [174] .

Капище не знает ни дня, ни ночи, как и боги, которым не дано спать, потому что во время их сна некому будет управлять людьми и другими земными делами. И никто из волхвов, вышедших к воротам встретить посадника с бьярминским воеводой, не удивился столь поздним гостям. Несколько жилых построек и коновязь чуть в стороне от ворот предназначались для тех, кто решил остановиться здесь надолго или ненадолго, прервав свой путь для поклонения и молебна. Младшие волхвы отвели туда коня с санями, один из волхвов, званием постарше, заведовавший воротами, людей известных узнав сразу, учтивым жестом пригласил гостей за тын, и сам побежал за верховным волхвом Судишей.

174

Славяне всегда уважали огонь, и поклонялись ему наравне с другими богами, называя «Огнём-Сварожичем». Более того, считалось, что другие боги живут в небесах, а Огонь-Сварожич среди людей на земле. Поэтому уважение ему оказывалось, может быть, чаще, чем другим, но, в основном, происходило это на бытовом уровне, например, при входе в дом протягивали руки к печи даже летом, когда огня в ней не было, потому что печь считалась жилищем домашнего огня. Вообще в ведической вере ариев и их потомков отношение к огню, видимо, было особое, о чём свидетельствует хотя бы авестийская ветвь ведизма, где традиции зороастризма считали огонь верховным божеством, сотворителем мира.

Судиша доводился посаднику Ворошиле даже каким-то дальним родственником, и был человеком в окрестностях известным, умело управляющим всем большим хозяйством главного городского капища, волховской школой, и множеством подчинённых ему волхвов, послушников и учеников волхвов. Впрочем, в это капище люди приезжали со всей земли русов, а не только из столицы княжества. И к тому же волхв входил в боярский совет при князе Здравене, то есть, принимал участие в решении важных вопросов в жизни варягов. Верховный волхв, в отличие от своего вестника-привратника, не так откровенно проявлял торопливость, хотя вышел из своей избушки-кельи тоже без задержки, запахивая на обширном животе чёрный меховой плащ, из под которого высовывалась длинная, из белёного льна волховская рубаха, вышитая по нижнему краю чёрными посолонями с красным посередом. Но он то ли вообще не умел ходить быстро, то ли просто не любил это делать, и потому с годами воспитал в себе неторопливую и солидную манеру передвижения, приличествующую его сану. Но гости, уважая этот волховской сан, вежливо дожидались.

– Я был намедни утром в Русе, – сказал, приблизившись, Судиша, величественным кивком головы ответив на приветствие, и сложив руки на авторитетном животе, – князь Здравень вызывал всех окрестных волхвов. Но с вами свидеться, вот, не довелось. Поспешал по другим делам…

– Я знаю, – сказал посадник, – князь Здравень рассказывал мне о своём сне. Мы пришли, брат, поговорить как раз об этом.

– Я уже всё сказал князю, и не знаю, чем смогу помочь вам… Сон никому не надо стараться воплощать в явь, он сам собой воплотиться, когда тот час наступит, потому что сон сей есть не суть земных дел, а продолжение замыслов богов. А их торопить, как вы знаете, не гоже…

– И нам, быть стало, вообще ничего не делать? – насупившись, спросил посадник.

– Свои дела. Только свои дела насущные, и про сон княжий до поры забыть. Своих дел, чаю, у всех хватает. И чем выше звание, тем больше дел.

– Тебе многое дано, волхв, – сказал воевода с присущей всякому хорошему вою прямотой, чуть-чуть похожей на грубость, но таковой, по сути дела, не являющейся, – ты ведь беседуешь с богами, и они бывают с тобой откровенны. И нам хотелось бы услышать, что боги говорят о будущем тех, кто живёт вокруг Ильмень-моря с той и с другой стороны. Ты знаешь, что произойдёт сегодня к утру?