Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый
Шрифт:
– Гонец к воеводе Славеру из земли бодрицкой, – не воеводе, а верховному волхву доложил привратник.
– Тащи его сюда, – не дожидаясь распоряжения Судиши, сам приказал воевода, и глянул на посадника. – Может, это мне ответ на молитву пришёл?
Гонец приблизился, поклонился, приложив руку к груди, и вопросительно посмотрел на воеводу и посадника – кто из них есть кто? Хотя на Славере был островерхий шлем, а на Ворошиле бобровая шапка, ошибиться гонец не пожелал. Из этого воевода сразу сделал вывод, что посол не из здешних земель.
– Ты – ободрит [178] ? –
– Я – руянин, нахожусь на службе князя-воеводы острова Войномира Руянского.
– Ещё не легче… – проворчал воевода. – Наш Войномир стал князем Руяна? Или у вас там есть свой Войномир?
– Вашему князю Войномиру князь бодричей Годослав, его родной дядя, пожаловал в княжение остров со всеми городами и землями и окружающими островами. Теперь он уже не ваш, а наш князь. А ты, стало быть, воевода Славер?
– Я – Славер, – сказал ничего не понимающий воевода. – И надолго Войномир решил там остаться?
178
Ободрит – то же самое, что бодрич. По всей вероятности, название племени происходит от названия реки Одра (Одера). Этноним: об-одриты.
– Навсегда! Похоже, близиться война с Данией. Войномир возглавит дружину Руяна, как князь-воевода Дражко возглавляет дружину остальных бодричей.
– Вот уж, весть…
– Тебе… – гонец протянул берестяной скруток-грамоту. – Здесь все вести подробно, и тебе лично наказ от твоего князя…
Не желая читать при всех, и всем доносить, что пишет князь Войномир, кроме того, не желая показывать перед посадником и верховным волхвом, как трудно ему самому даётся чтение, хотя никогда не стеснялся своей малой грамоты перед воями, воевода убрал скруток за пазуху.
– Хорошую же весть ты нам принёс… – Славер выглядел удивлённым, но не слишком довольным. – И что ещё интересного скажешь? Когда возвращается княжич Гостомысл?
– Если вернётся, то не скоро… – сообщил гонец. – В бою с ляхами он ранен отравленной стрелой, и не может сидеть в седле. Князь Годослав пожаловал княжичу носилки своей жены, чтобы того доставили в Старгород к ливу-жалтонесу, умеющему лечить такие раны. Но все боятся, что уже поздно, и Гостомысл не сможет оправиться…
– Вести интересные… Знать бы, каков результат конечный, и чего нам ждать след… Когда, гонец, назад намереваешься?
Гонец красноречиво посмотрел на посадника и на верховного волхва, который своим животом от всех виденных им волхвов отличался, и потому доверия вызывал не больше, чем привычные взгляду католические монахи. Славер понял, что не всё при всех гонец сказать желает. И, помимо грамоты, возможно, привёз он ещё и словесное сказание.
– Поезжай в Русу, – распорядился воевода. – В воротах с этой стороны тебе покажут мою избу. Жди там, отдыхай с дороги. Я буду только утром, попозже. Ты успеешь выспаться… Передай наказ: пусть мне приведут коня прямо на лёд. Мои люди знают, куда это. Там меня и найдут. Не забудь, передай. Я в санях устаю сидеть.
Гонец, с достоинством поклонившись, ушёл, а воевода опять переглянулся с посадником.
– Значит… – начал Ворошила, и взгляд его показал, что он интересуется спрятанной за пазуху грамотой. – Значит…
– Значит, Перун и мне ответил… А теперь уже пора на лёд… Скоро рассветёт… – заторопился Славер, а о грамоте по осторожности просто забыл.
Простившись
– В город? – спросил возница.
– На Ильмень-море! – распорядился посадник. – В сторону Славена… На льду ноне рассвет встретим… Красотой полюбуемся…
Глава двадцать шестая
Сотник Бобрыня ходил по поляне от избушки до леса и обратно. То посматривал, как дружинники большой шалаш сооружают и костёр разводят, то около кривой, пробитой многочисленными щелями двери останавливался, прислушивался и тянул носом – из щелей доносились новые резкие запахи, и изредка что-то глухо гремело в печи. Похоже, «пень с бородой» варил в глиняной посуде какие-то специальные едкие отвары или готовил настои – что уж он там может, этого сотнику знать было не дано, да он и вникнуть не старался, положившись на авторитетное мнение воеводы Веслава.
Солнце уже клонилось к виднокраю, обещая скорое и стремительное наступление темноты, когда дружинники позвали сотника к только что разведённому огню, а в избушке по-прежнему продолжалась какая-то возня, но ни одного звука, изданного княжичем Гостомыслом, Бобрыне услышать не удалось, и оттого он хмурился и нервничал. Всё-таки, княжича он знал и наставлял с пятилетнего возраста вместе с обязательным дядькой-воспитателем. Дядька мальца обхаживал, а сотник ругался с ним, стремясь лишнюю заботу убрать, чтобы рос княжич в силе и самостоятельности, с детским мечом и с детским же копьем в руках. И даже сейчас хотел продолжить собственную заботу о нём, когда тот к самостоятельности был не способен, заменяя того самого дядьку, которого раньше часто ругал. Или хотя бы присматривать за тем, как другие эту заботу осуществляют. Желание было естественным, поскольку сотника и княжича связывали многие годы дружбы.
Отчего-то вспомнилась картина из далёкого прошлого. Десятый год тогда отроку шёл. В лугах гуляли. И маленький Гостомысл змею увидел. Крикнул, радостно сообщая о находке. Как коршун на эту змею дядька бросился, желая свою ногу под укус подставить, но Бобрыня рывком остановил его, едва успев ухватить за плечо. И велел мальчику палку взять, и, не боясь, гада этой палкой убить. Гостомысл уже имел в руках силу достаточную, чтобы с гадюкой справиться. И справился, себя при этом оберегая.
Справлялся и потом. Змеиный яд в его тело не попадал. Со змеями природными Гостомысл научился бороться. Но есть ведь и люди-змеи. И они яд свой в него пустили.
Справится ли сейчас?..
Дружинники притащили к костру толстую сухую лесину, чтобы не сидеть на промёрзшей земле, обрубили мечами и единственным на всех топором сучья. Лесина была обломанная, не длинная, и места на всех не хватило – слишком уж вои были широкоплечи, а плечи сильного человека простора требуют. Светлан встал, уступая подошедшему сотнику своё место. Рачуйко протянул Бобрыне отломленный от каравая ломоть хлеба и разогретый на костре кусок солонины, на чистой тряпице, постеленной на пень, разложили пареную репу, чищеный лук и чеснок – обычная трапеза воев в походе. Сухой хворост и смолистые сосновые ветки горели ярко, выбрасывая в небо высоко поднимающиеся искры. Хотелось следить за этими искрами, видеть, как тают они в стремительном полёте, и потому некоторое время все сидели со слегка поднятыми головами.