Последний гетман
Шрифт:
Верно, пока кастрированно голосила, ее лукавый кастрат уже доканчивал жбан, предварительно, само собой, ополовиненный казаками.
Что-то у них вроде драчки из-за этого начиналось, но тут с гиком и свистом вывалилась из-за перегородки сцены вся остальная труппа – и давай гонять по кругу Каина! Распевая при этом на все лады, и совершенно уж непонятно для казаков, какие-то похабные италийские песни – по ужимкам и жестам это можно было определить. Да и расхожие малороссийские ли, русские ли слова начали прорываться – какие за это
Эти уже без фальцета шпарили и хрипло даже. Холод здешний – не тетка, и под горилку южную душу выстудил. Вполне по-казацки, в полпьяна, один начинал:
– Э-э, вай-вай… налывай давай!… Другой подхватывал:
– Налэ, налэ… налывочка!… Третий и совсем уж в лад:
– Налывочка гарнешенька… хорошенька!…
Вкус наливочки особенно нравился казацким женкам, и в осадном лагере, куда по недогляду иль по утехе их набилось немало. Началось оживленное перешептывание:
– Бачышь, Ганка? Разбойнички-ти биль ше козацкие…
– … як мий Иване…
– …як мий Микола…
А ведь известно, как шепчутся здешние казачки – с одного края Батурина на другой ветром вишни пригибает. Даже италийские разбойнички, заладившие гопака, сбились с шага и стали наскакивать друг на друга. Ну, тут лживый кастрат, уже, видимо, намерившийся податься в сыщики, одному и другому дал хорошего пинка – под одобрительный рев всего осадного лагеря. Топот за убегавшим Каином, пока еще разбойничком, восстановился. Знали грешные души, кто над ними хозяин. Только делали вид, что злятся на своего Каина-атамана. А сами – ни-ни. Как во всякой жизни: знай свое место.
Странно, Кирилл Григорьевич, устроитель разбойничьего вертепа, именно это и повторил:
– Место для всякого свое…
Графиня Екатерина Ивановна недовольно глянула и, тоже хорошим шепотом, заметила:- Верно, граф, вы могли бы и получше местечко сыскать… хотя бы как ваш братец! Зря Екатеринушку-то обхаживали.
– Может, и зря, графинюшка.
– Попардонит она вас, граф, да и с вас же последнего пардона потребует.
– Так, графинюшка, истинно так…
Как и все здесь, гетманская семья тоже забылась, где находится. Доченька уже, Лизавета, встряла:
– Все разбойники да разбойники! А где же принцы?
Отец не знал, запасены ли в этой театральной несуразице принцы, но ответил с надеждой:
– Будут, Лизанька, будут.
Но графинюшку, как и хмыкнувшую дочку, это не успокоило, она назидательно заметила:
– При очередном рандеву с Екатеринушкой непременно востребуйте достойную пару Елизавете. Благостная Елизавета Петровна, для вас, граф, невесту потребовала, не так ли?
Неприятно укололо это нынешнего муженька, уже забывшего дорогу в будуар. Отрезал:
– Мало ль я потрудился для семейного счастия? Он имел в виду поместья, дворцы, доходы – почти в миллион годовых, а она на женский лад истолковала, язвительно вспыхнула:
– Да,
– При одном несчастном…
– По чьей вине?!
В такую строку укор ему графинюшка еще не ставила.
– По вашей, несчастная! Психопатства больно много. Баба должна быть бабой, а не слезной мочалкой!
Он не замечал в пылу гнева, что сейчас-то она и точно – мочалка. Хоть выжимай. Не зря дочка за полу дергала:
– Нас слышат все…
Ну, может, и не все, а только ближайшие чиновные казачки, полковничихи, пристроившиеся за гетманской спиной. Что там делали други-разбойнички с изменщиком Каином, переметнувшимся к сыщикам, уже ничуть не занимало. Гетман да гетманша отношения выясняют, как же! Ваньку-Каина, за это время успевшего стать рьяным сыщиком, самого, как крысу, ловили, сеть рыбацкую на голову закидывали. Кто-то из здешних учил италийцев так ловко бросать сети! Но если крыса могла выбраться из пустяковой сети, то выбрался же и Ванька-сыщик. Он изловчился и сам набросил сеть на целую толпу бывших, приплясывавших от радости дружков, поволок их по сцене, начальственно покрикивая: – Ага, попались!
В ответ не со сцены – с гетманских, застланных коврами кресел:
– Ага, правда колет глаза, ваше сиятельство?..
Ванька-сыщик ликовал над поверженными дружками, а здесь устроитель ликующе укорял:
– Без любви мы, графинюшка, прожили эти годы, без всякой любови…
На сцене Ванька-сыщик донимал дружков тем, что мочалил их чем ни попадя, даже сдернутым с головы Каинихи конским хвостом, а здесь Кирилл Григорьевич, забывая о своем гетманском достоинстве, дожимал и без того взмокшую мочалку:
– Не стыдно ль это выслушивать, графинюшка?
Про Ваньку-Каина окружающие полковничихи совсем забыли, здесь было гораздо интереснее. Гетманша в своем унижении дошла до того, что повинилась:
– Стыдно, граф. Проведите меня домой… кажется, на нас смотрят…
На последнее замечание он не обратил внимания, просто встал и подал руку:
– Извольте в таком случае. Для слез свое место…
Надо было видеть, как обернулись все женские головы, как мужские чубами на колени обвисли… Но когда по сторонам глазеть? К дверям, а там с одного крыла дворца – в другой, где еще на пороге женской половины встретили горничные и приживалки, со страхом увели графиню в глубь жилых комнат.
Кирилл Григорьевич вспомнил было про оставленный театр, про многотрудное житие Ваньки-Каина, но с уходом жены вдруг почувствовал облегчение, легкомысленно отмахнулся: а, обойдутся без него и там… как здесь вот обходятся!…
Да вот пойми ты женщин! Не успел он снять парадный камзол, со всеми орденами и лентами, облачиться в легкий шелковый шлафрок, принять за столом, к его приходу накрытым, заветный бокалец, как горничная на правах доверенного лица госпожи без зова вошла, поклонилась, правда, но тоном приказа сказала: