Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения
Шрифт:
Одним глазом он поглядывал на небо, но «мотылек» все не появлялся, хотя, судя по солнцу, было уже восемь утра. В это время обычно просыпалась Мэтти, и едва он о ней подумал, как в ухе зазвенел голос:
— Всем доброе утро!
— Доброе утро! — ответил Стронг, одновременно услышав приветствия Пика и Синего Неба.
— Оуэн, Джейк, — продолжала Мэтьюз, — разбудите меня перед вылетом.
— Непременно, — пообещал индеец.
— А где телевизионщики? — спросил Стронг.
— Не знаю, я думала, там у вас.
— Да не видать что-то, — хмыкнул индеец.
— Значит, я не одна такая соня… Ладно, рано или поздно появятся. Том, готовься — ты не забыл?
— Не забыл.
— Я
— Ладно.
— А, вот они идут к завтраку… Джейк, присмотри за ними там, когда прилетят, чтоб под руку не лезли.
— Присмотрю.
— Все, конец связи.
Накануне Вестермайер установил у дверей кухни автомат с кофе и сэндвичами — для удобства гостей, но больше для Катерины и повара. Мэри Джейн взяла только кофе, как и Пруитт, а Скот добавил себе еще сэндвичи с сыром, яйцом и беконом. Они уселись за столиком в углу, где Мэтьюз их не слышала: Скот слева от девушки, Пруитт — справа. Он все больше молчал и выглядел совсем как щенок, которого она мучила в детстве.
Мэри Джейн закурила, прихлебывая кофе. Обычно с ней спал Пруитт, но в эту ночь случилось иначе, потому и проспала, наверное. Тревожный сон еще клубился в голове — старый сон, он повторялся уже не однажды и обсуждался с психоаналитиком, но никогда прежде не запускал свои когти так глубоко.
За кофе и сигаретой Мэри Джейн обдумывала его снова и снова. Без какой-либо охоты — думать не хотелось вообще, но жуткая картинка перед глазами не хотела отступать.
Сон не изменился с тех пор, как она рассказывала его врачу, разве что стал ярче.
«Я иду по широкому лугу, такому широкому, что не видно краев. Кругом цветы, самые разные и очень красивые. Иду босиком и наступаю на них. Небо над головой синее, как летом в умеренном поясе Земли. Стараюсь не топтать цветы, но их слишком много, они везде, и я убиваю их каждым шагом. Дует ветер, холодный — наверное, северный. Чувствую его лицом, руками, ногами, животом, грудью — и вдруг понимаю, что я голая. Меж тем луг уже превратился в горный склон, который с каждым шагом становится все круче и, наконец, встает вертикально, но я продолжаю идти по нему, как по равнине. Мне страшно, я хочу вернуться, но не могу. Цветов больше нет, земля серая и какая-то вздутая, ноги в ней вязнут. Непонятно, куда делся луг, остался ли за спиной, но почему-то кажется, что исчез, хоть я и не могу обернуться. Продолжаю подниматься, вершины у горы не видно, она очень узкая и больше похожа на колонну, но самое страшное — не высота, на которую я забралась, а то, что я иду вверх легко и не падаю вопреки всем законам природы. Однако остановиться и повернуть назад никак не получается. Гора зачаровывает, заставляет идти все выше и выше, хотя подниматься на вершину не хочется. Внезапно гора под ногами начинает содрогаться, меня охватывает чувство опасности. Высоко-высоко надо мной раздается грохот, и я с ужасом понимаю, что это вулкан, который извергается, и в любой миг сверху может обрушиться поток лавы. Держаться на ногах все труднее, и наконец я прижимаюсь к вертикальному склону, вцепившись пальцами в его странно мягкую поверхность. Над собой вижу лаву, но почему-то белую, как сметана. Она сбегает волнами и вот-вот накроет меня и смоет мое мертвое тело вниз. Я кричу — и просыпаюсь».
Психоаналитик, орудуя своими биосенсорами, извлек из ее подсознания главные опорные символы, затем, изучив пухлое досье, интерпретировал сон в целом: «Вам не хочется губить цветы, ведь это дети, которых вы не родили, но вы все же топчете их, потому что в каком-то смысле уже это сделали. Гигантский пенис, по которому вы карабкаетесь, символизирует смысл вашей жизни, ради которого вы отреклись от религиозной
Лжец! Шарлатан! Мэри Джейн закурила новую сигарету. И все же… нет, не во всем он соврал. Сон повторился впервые за очень долгий срок.
— Джерри, милый, — вздохнула она, — принеси мне еще кофе.
Не глядя на нее и не произнося ни слова, Пруитт сходил к кофейному автомату за очередным стаканчиком и снова уселся.
— Спасибо, милый.
Может быть, продолжала размышлять она, мое подсознание так же жестоко, как и сознание? Возможно, подсознательно я не хочу перестать страдать? Оттого и сон повторился?
А может, все дело в Томе? Вот увидела его сейчас — и снова тот сон. Тогда на Одуванчике я чуть было не ответила ему «да» — поэтому? Сон все еще тревожил меня, хотя и не повторялся, а семейная жизнь с детьми, как хотел Том, покончила бы с кошмарами раз и навсегда.
Место действия: планета Одуванчик, гранитный уступ над водопадом. Обнаженные мужчина и женщина лежат бок о бок на камне над бурлящим потоком.
Он: «Ты знаешь, чего мне хочется, Мэри Джейн. Выходи за меня замуж».
Она: «Не говори глупостей, Том».
Он: «Я хочу детей… от тебя».
Она: «Ты говоришь, как персонаж из древнего фильма».
Он: «Ну и что? Предложение остается в силе. Выйдешь за меня?»
Она: «Я… я не знаю, Том. Я подумаю».
«Да» едва не вырвалось в тот момент, но так и осталось в мыслях. Надолго. Она думала об этом изо дня в день и из ночи в ночь, пока… пока… Мэри Джейн встряхнулась, выкидывая из головы обрывки былой романтики.
Джонни-Бой Скот опрокинул в рот остатки кофе.
— Ну что, лучше поздно, чем никогда?
— Угу, — кивнула Мэри Джейн, следуя его примеру, — пока не стало слишком поздно. — Она взглянула на Пруитта. — Джерри? — Тот молча встал и двинулся к двери. Ничего, оклемается. — Пошли, Джонни-Бой.
Мэтьюз глянула ей вслед. Белоснежная блузка, темно-синие рейтузы в обтяжку и белые сандалии. На фоне блузки длинные волосы казались еще чернее. Черные как сажа… Вот сучка, сплюнула про себя Мэтьюз, но мысль принадлежала не ей, а двадцатипятилетней девчонке, запертой в ее теле, которой было наплевать на страдания бедняги Пруитта, да и на Стронга, если на то пошло. Она думала только о себе. Прошлой ночью Пик был не с ней, а с Мэри Джейн — вот главное! Боже мой, из чего только сделаны мы, женщины! В голову тут же пришел собственный ответ, данный в настоящие двадцать пять: «Из конфет, и пирожных, и страстей всевозможных — вот из чего…»
Однако внешняя Мэтьюз осуждала и само поведение Мэри Джейн. Убитый вид Пруитта, когда та ушла вчера из бара с Пиком, до сих пор стоял перед глазами. Эта другая Мэтьюз, которой Пик был неприятен, не могла понять, что в нем есть такого, чего нет в Стронге и что так привлекает женщин. Обычный деревенский охламон, которому по прихоти высших сил досталась циничная мужественность, затмевающая наивных и чувствительных простаков вроде Стронга и Пруитта… и делающая пустоту в душе стареющих женщин еще глубже.