Последний из миннезингеров (сборник)
Шрифт:
Шарили по сарайке в перчатках. Искали что-то, может быть, иконы. Рылись в книгах, сбросили на грязный пол фотографии моих родителей в траурных рамках, заглядывали в бачки, даже баян, то ли в насмешку, то ли по воровской потомственной педантичности достали из футляра и растянули все на том же полу.
После этого саморезы ввернули на место и ушли. Скорым шагом носили ворованное в машину, ждавшую их рядом, или бежали темной улицей в свои вонючие воровские норы, к алчущим денег самкам и отпрыскам, чья сущность, вопреки постулатам
Полдня мы с другом проторчали в милиции. После соблюдения всех формальностей вместе с участковым, следователем и старшим опергруппы вернулись к сараю. Отпечатки пальцев… Фотографии… Понятые… Бесчисленные подписи в документах…
Милиционеры сочувствовали мне, одновременно качали головами, с веселой ненавистью дивясь цинизму преступников. Эта ненависть граничила с любовью. А любовь была странной, заочной. Чувствовалось, что если бы внешнее подобие человека, из-за которого мы собрались здесь, возле сарая, замаячило где-то рядом и перед любым из трех стражей порядка встал бы вдруг выбор: убить или не убивать вора – судьба преступника была бы решена в сторону большого пальца, направленного к арене римского Колизея.
Следователь остался осматривать сарай. Участковый и старший опергруппы разошлись по соседям.
Сосед через дорогу, отбухавший у меня под носом автомастерскую в обход всех законов, пожал плечами:
– До пяти утра работал. Ничего. Тихо все было…
У нас были плохие отношения. Я говорил ему пару раз в лицо свое мнение о том, как это называется: чинить машины в жилом квартале, ежедневно собирая около своего ангара десятки людей разных привычек и нравов.
Другой сосед, заскочивший на шумок, качал головою и все шарил, шарил глазами по сараю, в котором все было и так перевернуто вверх дном.
Третий с ходу сказал:
– Это не п-п-по п-п-п-поонятиям, б… За это морду бить надо, б… Я найду… Ин-ту-иция подсказывает… Тока, чтобы благодарность… Дай двадцарик, а?..
Но на вопросы милиционеров все отвечали одинаково: «ничегоневиделиничегонеслышаливсебылотихо…»
– Как обычно, – констатировал через час участковый. – Все крепко спали, а если чего и видели, не скажут. Боятся.
Нужно было как-то отреагировать.
– Спасибо, что приехали, – поблагодарил я, изобразив на своей без спросу подергивающейся роже подобие улыбки.
– А куда б мы делись? – хохотнул следователь.
Они еще минут двадцать стояли у моего строящегося дома, так что я успел отдать им гарантийный талон на один из украденных инструментов. Талон я все никак не мог найти. Стал поднимать родительские портреты с полу – и увидел… талон
После обеда лежал на крыше обворованного сарая, пытаясь загорать. Но даже солнце пряталось от меня за тучи. Вечером был ливень с грозой.
Когда я уходил с обворованной стройки, сосед-автомеханик, чиня чью-то машину, вынул свою голову из распахнутого капота, посмотрел на меня и улыбнулся неопределенно.
Умка невозмутимо ластился ко мне, а я избегал пса. Непонятная обида на четвероногого друга поселилась в моем сердце и не прошла ни назавтра, ни еще через день…
Умка ничего этого не замечал. Он был обычный пес. Дворняга.
Кража обрастала людским знанием о ней. Мать автомеханика твердила, что ночью опять приходили какие-то люди и стояли около крыльца, явно собираясь проникнуть в дом. Послевкусие от чужой беды никогда не было ей чуждо.
Другие советовали установить на сарае сигнализацию. Я соглашался, кивал, чтобы только скорее отвязались.
Утром меня опять разбудил телефонным звонком Серега. Кажется, только он один понимал, что на самом деле творилось в моей душе.
– Я насчет кражи, – буркнул бригадир.
– Ну.
– Мне тут сказали… Через улицу от вас слышали. С пятницы на субботу Умка лаял, выл. С ума сходил просто.
Два ножа
Эту историю я вспомнил совершенно случайно. Просто, приводя перед праздником в порядок пыльную берлогу, доставшуюся от рано умерших родителей, нашел на антресолях старый альбом с фотографиями, которых, как выяснилось, почему-то никогда не видел, и стал рассматривать их на пару со своей юной подружкой.
– Смотри, смотри, вот мой отец в форме! Кирзачи, бескозырка, гюйс… Еле узнал.
– Он на флоте служил?
– Не, он не служил. Кафедра военная в институте была. Кажется, в Североморск на месяц ездил. Это под Мурманском. Младший лейтенант медицинской службы.
– М-м! А это что за девушка?
– Не знаю. Давай-ка посмотрим, что сзади написано. «На память. А ведь у нас есть что вспомнить!» Да, батя у меня был мачо!
– Но ведь это до мамы.
– Конечно.
– Так почему было и не погулять?
– А я и не говорю ничего. О! Смотри: в водолазке и плавках. Волосы мокрые. На одной ноге прыгает. Только что из воды вылез. Еще одна девчонка рядом – в купальнике…
– Труселя у нее какие огромные!
– А очки!
– Фу. Очки кривые. Не нравятся.
– Зато темные. Темно-коричневые, наверно. 1960-й… Это, я так понимаю, первый курс меда.
– А тут какой? У тебя отец на всех фотографиях разный.
– Это школа. Смотри! Фотопортрет. Красавчик какой!
– Ну да. У тебя его лоб.