Последний из удэге
Шрифт:
Лена и Хлопушкина сели у выхода в коридор на стулья, которые уступили им двое молодых людей. Из коридора в приемную то и дело входили люди и вновь уходили, хлопая дверьми. Лену качало от усталости, — стул, казалось, уплывал под ней.
— …Нет, вы послушайте, что творилось у военного порта! — доносилось до Лены. — Были забиты все улицы и переулки, в одном месте дошло до свалки. Говорят, ранили милиционера, и есть жертвы среди избирателей…
— Уж и избиратели, нечего сказать! Это повод для кассации!..
— …Я участвовал
— У нас, в Рабочей слободке, не меньше девяноста процентов. И все говорят, у них не меньше…
— На Второй речке только что кончилось. Вы видели, как принесли урну? Хотя бы одним глазком заглянуть!..
— …Нет, вы — счастливец… Подумать только: центр Светланской, вся знать!..
— …О, с этими неграмотными много комических эпизодов. Например, у нас на Матросской: "Пиши, — говорит: — за трудовой народ, за большевическую партию и за Советскую Россию…" Хохот ужасный!..
— Неужто так и сказал? Ха-ха-ха!.. Так прямо и сказал?.. Ха-ха-ха!..
Изредка открывалась дверь в кабинет председателя, вырывались стрекот машинок, бряканье счетов, и кто-нибудь выходил оттуда; фотограф в белой панаме испуганно подымал голову и вновь задремывал. Вышедшего окружали уполномоченные и репортеры, но он сердито или шутливо отмахивался:
— Ничего не знаю, не знаю, господа!..
Или:
— Ничего еще не известно, господа!..
Однажды в дверь высунулось сердитое лоснящееся лицо в пенсне:
— Уполномоченных с Алеутской просят пожаловать в комиссию!..
Лена вздрогнула: на Алеутской живет доктор, у которого она была вчера и к которому должна идти завтра…
Странно было думать, что этот доктор — тоже избиратель.
Лена прикрыла глаза рукой и тотчас же отняла руку и замученно и жалко посмотрела на Хлопушкину. Хлопушкина сидела, неподвижно глядя перед собой, точно выжидая чего-то. "Завтра… завтра… Боже мой!" — подумала Лена.
Через некоторое время уполномоченные по Алеутской — молодой человек семинарского вида и девушка в черной шляпке — вернулись из кабинета; их тотчас же окружили:
— Что случилось?.. Вы узнали что-нибудь?.. Что? Что?..
— Нелепость какая-то… Говорят, количество записок превышает число фактических избирателей! Что, я их сам писал, что ли? — возмущенно говорил молодой человек, дрожащей рукой поправляя длинные семинарские волосы.
— И намного превышает? — спрашивал репортер, быстро записывая что-то в книжечку.
— Всего на две записки…
— Может быть, вы от усталости забыли отметить кого-либо в списках? — догадывался кто-то.
— Господи!.. Я отмечала самым внимательным образом! — взволнованно поясняла девушка в черной шляпке.
— Какая неприятность, дело подсудное!..
— Господи, неужели подсудное?
Девушка в черной шляпке заплакала и полезла в сумочку за платком.
— Повод для кассации…
В третий
Дверь из кабинета распахнулась, и показался председатель избирательной комиссии, за ним — кривенький старичок с синей папкой в руке, за ним виднелись еще какие-то вытянувшиеся и растерянные лица. Фотограф в белой панаме кинулся к председателю.
— Где прикажете?.. — начал было он.
Но вокруг заклубились репортеры и уполномоченные, оттолкнули фотографа, и спутанный клубок людей, неся с собой председателя и рассерженно отбивающегося кривенького старичка с синей папкой, выкатился в коридор. Фотограф, подняв над головой аппарат, ринулся вслед, потерял панаму, подхватил ее на лету и исчез в коридоре.
Из кабинета один за другим молча выходили люди с угрюмыми и сконфуженными лицами. Человек в потрепанном клетчатом пиджаке и черных брюках гармоникой, увидев Хлопушкину, радостно просиял ей крупными глазами и зубами.
— Ну что? Как? — спросила она, замигав своими белыми ресничками, вставая навстречу ему.
— Полная победа, Сонечка! Но, конечно, кассируют, — сказал он вполголоса, склонившись к ней. — Пошли, пошли!..
И он, схватив ее за руку, увлек в коридор.
Лена поднялась, не зная, идти ли за ними или еще подождать здесь, но в это время из кабинета показался грузный старый Гиммер с налившимися кровью глазами, за ним еще более грузный и старый Солодовников и еще кто-то. Гиммер был в пальто, с котелком в руке.
— Доигрались!.. — говорил Гиммер, злобно фыркая.
Он увидел Лену:
— А, ты здесь? Поедем домой…
Он взял Лену под руку и, сопя, повлек ее по коридору, не отвечая на поклоны расступавшихся перед ним уполномоченных.
Машина, подрагивая и ревя, выбралась из толпы и рванулась по лоснящемуся асфальту; теплый ветер дунул Лене в лицо.
— Доигрались… — снова сказал старый Гиммер, надвигая котелок и подымая воротник.
— А что? Рабочий список получил больше других? — протяжно спросила Лена.
— Больше других?.. — Гиммер фыркнул и в упор посмотрел на Лену. — Он получил абсолютное большинство в думе, вот что он получил!..
И Гиммер грузно откинулся на сиденье.
Лена вдруг вспомнила фотографа в белой панаме, и на губах ее заиграла веселая и злая усмешка.
— И что же будет теперь?
— Что же будет?.. Придется всем этим пошлякам, говорунам, чистоплюям отереть плевок, который они получили прямо в рожу, и, придравшись к какому-нибудь пустяку, кассировать выборы. Вот что будет!.. Хотя люди ума и дела предупреждали их, что выборы сейчас — это глупость, маниловщина, преступление! Они, видите ли, кривлялись, что говорят от имени народа, а народ, который признает только силу, дал им коленкой под зад, харкнул им прямо в р-рожу, прямо в р-рожу!..